2

     -  Стой дурак! - закричал Брут,  во Перси не  прореагировал. Как только мистер Джинглз догнал катушку - слишком  увлеченный ею,  чтобы заметить, что его старый  враг неподалеку, -  Перси  изо всех сил наступил на  него  своим тяжелым  черным  башмаком. Послышался хруст ломающегося позвоночника Мистера Джинглза, изо  рта у него  хлынула  кровь. Его  темные глазки  выкатились из орбит, и в них я прочел совсем человеческое выражение удивления я страдания.
     Делакруа закричал от горя и  ужаса. Он бросился  на дверь своей камеры, просунул руки сквозь решетку как  можно дальше  и стал снова и  скова  звать мышонка по имени.
     Перси обратился к нему, улыбаясь. А также к нам с Брутом:
     - Вот так, - сказал  он. -  Я знал, что рано  или  поз-дно разделаюсь с ним. Вопрос времени, -  Он повернулся и  не торопясь  пошел назад по Зеленой Миле, оставив  Мистера Джинглза лежать на линолеуме в красной лужице крови, растекающейся по зеленому.
     Дин вскочил из-за стола, ударившись об него коле-ном  и опрокинув доску для игры в нарды на пол. Фишки рассыпались и покатились в разные стороны, но ни Дин, ни Харри не обратили на это ни малейшего внимания.
     - Что ты наделал? - закричал Дин. - Ну что ты опять натворил, дубина?
     Перси  не ответил.  Он молча  прошагал мимо  стола,  приглаживая руками волосы. Он прошел через мой кабинет в помещение склада. Вилли Уортон ответил за него:
     - Что  он сделал, босс Дин?  По-моему,  просто показал французоиду, что смеяться  над ним - не очень-то мудро. - Он засмеялся здоровым таким  смехом деревенского  парня  -  жизнерадостным  и  глубоким.  Мне  попадались  люди (правда,  довольно  редко),  которые   выглядели  нормальными  только  когда смеялись. Буйный Билл Уортон был как раз из них.
     Я снова обескураженно посмотрел на мышонка. Он  все еще дышал, но в его усиках  застывали капельки  крови,  и  пелена постепенно застилала  его  еще недавно блестящие глазки-бусинки. Брут поднял разноцветную катушку, взглянул сначала  на  нее, а потом на меня. Он был растерян,  да и я  тоже. За спиной Делакруа все еще причитал от горя и ужаса.  И  дело  не только в мыши. Перси пробил  брешь   в  защитной  броне  Делакруа,  и  теперь   весь   его  страх выплескивался наружу. Но  Мистер Джинглз оставался в центре его переживаний, и слушать это было тяжело.
     - Нет, нет,  - снова  и снова причитал  он между рыданиями и сбивчивыми молитвами на  ломаном французском. - Нет,  нет, бедный  Мистер  Джинглз, мой бедный Мистер Джинглэ, нет, нет.
     - Дайте его мне.
     Я поднял глаза, с удивлением услышав этот глубокий голос,  и сначала не поверил,  кому  он принадлежит.  Я  увидел Джона  Коффи. Как и  Делакруа, он просунул  руки  сквозь прутья решетки, но не махал ими,  как Дэл.  Он просто вытянул их открытыми ладонями как можно дальше. И  держал ладони так, словно настаивая на чем-то.  Его голос звучал тоже настойчиво, поэтому я и не узнал его сразу. Перед нами  был  совсем не тот  растерянный  и  плачущий человек, который занимал эту камеру уже несколько недель.
     - Дайте его мне, мистер Эджкум! Пока еще есть время!
     И тогда я вспомнил, что он сделал для меня, и все понял. Я подумал, что хуже  не  будет, хотя  и не очень-то верил, что поможет. Подняв  мышонка,  я содрогнулся, почувствовав, как много мелких косточек  торчит в разных местах Мистера  Джинглза,  словно я  держал в руках подушечку  для иголок, покрытую мехом. Это вам не "мочевая" инфекция. И все же...
     -  Что ты  делаешь?  - спросил Брут, когда я положил Мистера Джинглза в огромную ладонь Джона Коффи. - Какого черта?
     Коффи забрал мышь  в  камеру. Мышонок неподвижно  лежал на  его ладони, хвостик  свисал между большим и указательным  пальцами Коффи,  и кончик  его слабо подергивался. Тогда Коффи накрыл правую ладонь левой, образовав словно чашу, в которой  лежал  мышонок. Мы уже не  видели  самого Мистера Джинглза, только хвостик свисал и подергивался  кончик, как останавливающийся маятник. Коффи  поднес  ладони  к лицу, расставил  пальцы, образовав подобие решетки. Хвостик мышонка теперь был обращен к нам.
     Брут подошел поближе ко мне, все еще держа в пальцах катушку.
     - Что это он делает?
     - Тихо, - прошептал я. Делакруа перестал причитать.
     - Пожалуйста, Джон, - тихо сказал он. - Джонни, помоги ему, пожалуйста, помоги ему, силь ву пле.
     К нам подошли Дин и Харри. Харри все еще держал в руках колоду карт.      - Что  происходит? - спросил  Дин, но я только покачал головой. Я снова был как загипнотизирован, чтоб я пропал, если это не так.
     Коффи  поднес  ладони  ко  рту  и  резко  вдохнул. На  момент все вдруг поплыло. Потом он медленно  отвел голову от рук, и я увидел, что у него лицо очень больного человека, испытывающего невыносимую боль, Глаза его сверкали, нижняя губа прикушена, темное лицо так побледнело, что стало цвета пепла. Он издал неприятный сдавленный горловой звук.
     -  Боже  милосердный, Христос-Спаситель, - прошеп-тал Брут.  Его  глаза чуть не вылезли на лоб от удивления.
     - Что? - почти пролаял Харри. - Что?
     - Хвост! Разве не видишь? - Хвост!
     Хвост Мистера  Джинглза уже не напоминал затуха-ющий маятник, он быстро качался  из стороны в сторону, как у кота во время охоты на птиц. А потом из сомкнутых ладоней Коффи раздался знакомый писк.
     Коффи снова издал сдавленный горловой  звук,  затем  отклонился, словно откашлянул целый комок  мокроты и собирается его выплюнуть. Но вместо  этого он  выдохнул изо  рта и  из носа облачко черных насекомых, - думаю,  что это были  насекомые, и другие говорили то же самое, но сейчас  я  уже не уверен. Они  кружились вокруг него темным облачком,  и оно на время скрыло черты его лица.
     - Боже мой, а это что? - спросил Дин дрожащим испуганным голосом.      -  Все нормально,  -  услышал  я  свой  голос.  -  Не  волнуйтесь,  все нормально, через пару секунд они исчезнут.
     Так же, как и  тогда,  когда Коффи избавил меня от "мочевой"  инфекции, "мушки" стали белыми, а потом исчезли.
     - Господи, - прошептал Харри.
     - Пол? - спросил неуверенно Брут. - Пол?
     Коффи  снова стал похож на себя, как  человек,  откашлявший кусок мяса, которым подавился. Он наклонился, положил сомкнутые ладони на пол, посмотрел сквозь пальцы, потом разжал  руки. Оттуда выбежал Мистер Джинглз, совершенно здоровый,  без  малейших  повреждений, и  совсем  не  хромая. Он на  секунду задержался у  двери  в камеру  Коффи,  потом перебежал через  Зеленую Милю в камеру Делакруа. И, когда он  бежал,  я заметил, что  на  его усиках все еще была кровь.
     Делакруа, плача  и  смеясь одновременно,  поднял  его  и стал покрывать звонкими поцелуями.  Дин, Харри и  Брут смотрели  в  молчаливом  недоумении. Потом Брут  шагнул  вперед  и протянул сквозь  решетку разноцветную катушку. Сначала Делакруа ее не видел, уж слишком поглощен был Мистером Джинглзом. Он походил на  отца,  сына  которого  спасли,  вытащив из воды.  Брут  постучал катушкой  по  плечу Делакруа. Тот  посмотрел, взял  ее  и  вернулся  снова к Мистеру Джинглзу, гладя его шерстку, пожирая глазами, стремясь снова и снова
убедиться, что мышонок жив, здоров и весел.
     - Брось ее, - сказал Брут. - Я хочу посмотреть, как он бегает.
     - С ним все в порядке, босс Ховелл, слава Богу, с ним все в порядке.
     - Брось, - повторил Брут. - Ради меня, Дэл.
     Делакруа наклонился с явной неохотой, боясь  выпустить Мистера Джинглза из рук даже  на время. Потом  очень нежно бросил  катушку. Она покатилась по камере мимо коробки из-под  сигар "Корона" к стене. Мистер Джинглз  погнался за ней,  но  не так быстро, как раньше. Казалось, что он слегка припадает на заднюю левую лапку, и это меня поразило больше всего. Эта небольшая хромота.
     Он  добежал все же до катушки и прикатил ее носом  назад к Делакруа  со всем своим прежним энтузиазмом.  Я повернулся к Джону Коффи, который стоял у двери в свою камеру и улыбался. Улыбка  его была усталой.  Не сказать, чтобы он  выглядел совсем счастливым, но та встревоженная настойчивость, которую я видел на его лице, когда  он  просил  дать ему мышь, исчезла,  как исчезло и выражение  боли  и  страха.  Это  снова   был   наш  Джон  Коффи  со  слегка отсутствующим лицом и странными нездешними глазами,
     - Ты помог ему, - сказал я - Правда, парень?
     - Да, это так.  -  Улыбка Коффи стала чуть шире,  и на  секунду или две стала  счастливой.  -  Я помог ему. Я  помог мышонку Дала. Я  помог...  - Он замолк, не в силах вспомнить имя.
     -  Мистеру  Джинглзу,  - подсказал  Дин.  Он  смотрел  на  Джона  Коффи внимательно, изучающим взглядом, словно  ожидая, что  Коффи вдруг возгорится или начнет плавать по камере.
     - Правильно, - кивнул Коффи. -  Мистеру Джинглзу. Он - цирковая мышь. И будет жить за стеклом.
     - Да  уж  будьте  покойны,  - заверил  Харри, тоже обратившись к  Джону Коффи. За  нашими  спинами  Делакруа  лежал на  своей  койке, держа  Мистера Джинглза  на груди. Дэл ворковал с ним  и пел  какую-то французскую песенку, похожую на колыбельную.
     Коффи посмотрел  вдоль  Зеленой Мили в сторону стола  дежурных и двери, ведущей в мой кабинет и в складское помещение.
     - Босс  Перси - плохой,  -  произнес он.  - Босс  Перси  -  подлый.  Он наступил на мышку Дэла. Он наступил на Мистера Джинглза.
     А потом, мы не  успели  еще ничего сказать - словно мы могли еще что-то сказать ему, - Джон  Коффи вернулся на койку, лег и повернулся набок лицом к стене.

4

     Следующий  день был самым жарким, хотя именно в тот  день и закончилась эта  странная  октябрьская жара.  Когда  я  приехал  на  работу,  на  западе собиралась гроза и темные тучи  понемногу закрывали небо.  Они  спустились к вечеру, и из них стали выбиваться голубовато-белые зигзаги  молний. В десять часов  вечера  над  графством  Трапенгус  прошел  ураган  -  погибли  четыре человека,  сорвало крышу  с платной конюшни,  а  над Холодной Горой бушевали жестокие грозы и дули  сильные  порывистые ветры. Позже мне  стало казаться, что сами небеса протестовали против ужасной смерти Эдуара Делакруа.
     Сначала все  шло  нормально. Дэл провел спокойный день в  своей камере, иногда  играя с Мистером  Джинглзом, но чаще просто лежа на  койке и  лаская его.  Уортон  пару раз пытался затеять  скандал: то он орал  Дэлу что-то про мышьбургеры,  которые будут  готовить после того, как старина  Пьер станцует тустеп в  ад, но маленький французик не  отвечал,  и Уортон, полагавший, что это его самая остроумная шутка, сдался.
     В четверть одиннадцатого пришел  брат Шустер  и  привел нас  в  восторг сообщением, что  собирается читать Дэлу  молитву  "Отче наш" на французском. Это было похоже на хорошее предзнаменование. Но мы, конечно же, ошибались.
     Около  одиннадцати начали  съезжаться свидетели,  вполголоса говоря  об ужасной погоде и рассуждая  о  возможной  задержке  казни  из-за  перебоев с электроснабжением.  Наверное, никто из  них не знал, что Олд Спарки работает от генератора, и  если молния не ударит прямо  в  него, то шоу состоится при любой погоде. В аппаратной в ту  ночь был Харри, поэтому ему,  Биллу Доджу и Перси  Уэтмору  пришлось  послужить  "билете-рами" и  провожать  зрителей на места, предлагая  каждому прохладительные  напитки. На церемонию прибыли две
женщины: сестра той девушки, которую изнасиловал и  убил Дэл,  и мать одного из погибших в  пожаре, - крупная, бледная и решительная леди. Она  высказала Харри Тервиллиджеру надежду, что человек, на которого она пришла посмотреть, добрый и испуганный, что он знает о  приготовленных для него адских печах  и ожидающих подручных  сатаны.  Потом  она  расплакалась  и  спрятала  лицо  в кружевной платочек размером с наволочку.
     Раздался  оглушительный раскат  грома,  совсем не  приглушаемый  тонкой металлической крышей. Люди тревожно  переглянулись. Мужчины чувствовали себя неловко  в  галстуках в столь  поздний  час  и  вытирали вспотевшие щеки. И, конечно же, все глаза были обращены  на Олд Спарки.  В начале недели они еще могли шутить по поводу этого ритуала, но сегодня к половине двенадцатого все шуточки как-то испарились.
     Свой рассказ я начал с того, что у тех,  кому  действительно предстояло сесть на этот дубовый стул, юмор улетучивался моментально, но когда наступал ответственный  момент,  улыбки  сходили  с лиц  не только  у  приговоренных. Говорили  мало, а  когда  снова загремел гром, словно  расщепленное  дерево, сестра  жертвы  Делакруа  даже  вскрикнула.  Последним  свое   место   среди свидетелей занял Кэртис Андерсон, заменяющий начальника тюрьмы Мурса.      В половине одиннадцатого  я  подошел  к камере Делакруа, Брут и Дин шли чуть поодаль. Дэл сидел на своей  койке, держа на коленях Мистера  Джинглза. Голова мышонка была  повернута в  сторону осужден-ного, а его глазки-бусинки смотрели прямо в лицо. Дэл гладил макушку Мистера Джинглза между ушками. По его лицу беззвучно катились  крупные слезы,  и казалось, что именно на них и смотрит мышонок.  Дэл поднял  глаза при  звуке наших шагов. Он был бледен. У себя за спиной я  не увидел, а  скорее почувствовал,  что Джон Коффи стоит у двери своей камеры и наблюдает.
     Дэл  вздрогнул от лязга  моих ключей, но остался неподвижным, продолжая гладить голову Мистера Джин-глза, когда я открыл замки и отодвинул дверь.
     - Привет, босс  Эджкум,  - сказал он.  - Привет, ребята.  Поздоровайся, Мистер  Джинглз. - Но Мистер Джинглз только продолжал завороженно смотреть в лицо лысого человечка, словно недоумевая, откуда берутся слезы. Разноцветная катушка аккуратно лежала в коробке "Корона" -  я  подумал, что она лежит там последний раз, и содрогнулся.
     - Эдуар Делакруа, как представитель суда...
     - Босс Эджкум?
     Я хотел продолжать положенную речь, но потом передумал.
     - В чем дело, Дэл?
     Он протянул мне мышонка.
     - Возьми. И пусть с ним ничего не случится.
     - Дэл, я боюсь, что он не пойдет ко мне. Он не...
     -  Пойдет, он сказал, что пойдет. Он сказал, что все о тебе знает, босс Эджкум,  и что ты  отвезешь  его в это место во Флориде, где мышки выполняют трюки. Он говорит, что доверяет тебе. - Делакруа  протянул руку подальше, и, чтоб  я пропал, мышонок шагнул  с  его ладони ко мне на плечо. Он  был такой легкий,  что  я почти  не  ощущал его сквозь китель  - только как  маленькое теплое пятнышко. - А  еще, босс,  не позволяй этому злому парню подходить  к нему. Пусть этот негодяй не трогает мою мышку.
     - Хорошо, Дэл, я не позволю. - Вопрос был  в  том, что  делать  с мышьюсейчас,  в данный момент. Не мог же я  провести Делакруа перед свидетелями с мышью, восседающей на моем плече.
     -  Я возьму его, босс,  - раздалось за моей  спиной. Голос  принадлежал Джону  Коффи, и  было  странно, что он прозвучал  именно тогда, словно Коффи прочитал мои мысли. - Ненадолго. Если Дэл не против.
     Дэл кивнул с облегчением.
     -  Да, возьми его, Джон, пока  этот идиотизм  не закончится, хорошо?  А потом... - Его взгляд снова остановился на мне и Бруте. - Вы отвезете его во Флориду. В тот Маусвилль.
     -  Да, скорее  всего мы с  Полем  это сделаем вместе,  - сказал Брут, с тревогой  глядя, как  Мистер  Джинглз  перешел  с  моего плеча  в  громадную протянутую ладонь Коффи.  Мистер  Джинглз совершил  это без возражений  и не пытаясь убежать, наоборот, он так же охотно вскарабкался вверх по руке Джона Коффи, как и шагнул на плечо мне.
     - Мы возьмем часть отпуска, правда, Пол?
     Я кивнул.  Дэл кивнул  тоже,  его глаза  стали ясными,  а  губы тронула улыбка.
     - Люди будут платить десять центов,  чтобы его увидеть. А  для детей  - два цента. Правильно, босс Ховелл?
     - Да, правильно, Дэл.
     - Ты  хороший  человек, босс  Ховелл, - сказал Дэл. - И  ты  тоже, босс Эджкум. Вы иногда кричали на меня, да, но не больше, чем было  нужно. Вы все хорошие, кроме этого Перси. Жаль, что мы больше нигде  не встретимся. Плохие времена, плохие нравы.
     -  Мне нужно  кое-что сказать тебе, Дэл, - обратился  я  к  нему. - Эти слова я говорю всем перед тем, как идти. Не  то чтобы  шедевр,  но это часть моей работы. Ладно?
     - Да, месье.  -  Он в последний  раз  посмотрел  на  Мистера  Джинглза, восседающего на широком плече Джона КоффИо- Au revour, mon ami [Прощай, друг (фр.)],  -  сказал он и заплакал сильнее,  - Je  t'aime, mon petit [Я  люблю тебя,  мои малыш  (фр.)]. - Он  послал  мышонку воздушный поцелуй Это должно было  выглядеть  смешно, может,  даже  нелепо, но  нам  так  не казалось. На секунду я встретился взглядом с  Дином  и тут же  отвел глаза. Дин смотрел в глубину коридора, в сторону смирительной комнаты, и как-то странно улыбался. Я подумал, что он вот-вот расплачется. Что же касается меня, то я сказал то, что  должен  был сказать, начиная со  слов,  "по  поручению  суда", а  когда
закончил, Дэл в последний раз вышел из своей камеры.
     - Подожди  секунду, парень, - сказал Врут и проверил макушку Дэла, куда будут надевать шлем. Потом кивнул мне и похлопал  Дэла  по плечу.  - Гладко, как после бритвы. Пошли.
     И вот так Эдуар Делакруа  совершил  свои  последний  проход  по Зеленой Миле, струйки  пота  и  слез вперемешку  текли  по  ею лицу,  а над  головой бушевала гроза.  Брут шел  слева от  приговоренного,  я  -  справа,  а Дин - позади.
     Шустер находился в моем  кабинете, где по  углам уже стояли  на  страже Рингголд и Бэттл. Шустер  посмотрел на  Дэла, улыбнулся  и  обратился к нему по-французски. Мне  он показался неестественным,  но  он сотворил  чудо: Дэл тоже улыбнулся в ответ, а  потом подошел к Шустеру и  обнял его. Рингголд  и Бэттл дернулись, но я поднял руки и покачал головой.
     Шустер слушал поток сдавленных от слез  слов Дэла по-французски, кивал, словно он отлично  все понял,  и  похлопывал Дэла по спине.  Он посмотрел на меня через плечо маленького французика и сказал:
     - Из того, что он говорят, хорошо, если я понимаю четверть.
     - Это неважно, - проворчал Брут.
     - Я тоже так думаю, сынок, - ответил Шустер с улыбкой. Он был лучшим из священников,  и  теперь я подумал, что  совсем ничего не  знаю о его судьбе. Надеюсь, что вопреки всему он смог сохранить веру.
     Он помог Дэлу  опуститься на колени и  сложил руки  в молитве. Делакруа сделал то же самое.
     - Отче наш, сущий на небесах, - начал Шустер по-французски,  и Делакруа повторял  вместе  с ним. Они читали  "Отче наш" вместе  на плавно звучавшем, журчащем языке до самого  конца, до слов "но избави нас от лукавого, аминь". К этому  времени слезы почти  перестали  бежать из глаз Дэла,  да  и сам  он заметно успокоился. Затем последовали стихи из Библии (на английском), в том числе и старинный мотив  о спокойных #йодах.  Закончив  читать. Шустер хотел встать, но Дэл потянул  его за рукав и произнес что-то по-французски. Шустер
внимательно  слушал, нахмурясь. Потом ответил. Дэл проговорил что-то еще,  а потом только смотрел с надеждой.
     Шустер обратился ко мне:
     - Он хочет прочитать еще одну молитву. Я не могу ему помочь по  причине моей веры. Как вы думаете, пусть читает?
     Я посмотрел на часы  на стене и  увидел, что уже  без  семнадцати минут полночь.
     - Да,  - сказал  я, - но  только побыстрее.  Мы  должны  придерживаться графика.
     - Хорошо. - Он повернулся к Делакруа и кивнул. Дэл закрыл глаза, словно для молитвы, но секунду не говорил ничего. Напряженные морщины прорезали его лоб, и у меня появилось чувство, что этот человек ищет где-то далеко в мозгу забытую кладовку, где лежит предмет,  которым  не  пользовались  много-много лет. Я опять посмотрел на часы и уже было открыл рот, чтобы что-то  сказать, но Брут дернул меня за рукав и покачал головой.
     И тогда Дэл начал мягко и быстро говорить на американском  французском, таком округлом, мягком и нежном, как грудь молодой женщины:
     -  О  Мария,  приветствую  вас, Мария всемилостивейшая. Господь  Бог с вами,  вы  - святая из всех женщин и  Господь Бог Иисус,  плод вашего чрева, святой. -  Он  снова заплакал, но,  по-моему, не замечая  этого.  - Пресвятая Мария, мать моя,  Богородица, помолитесь за  меня, помолитесь за  всех  нас, грешных, теперь в  час, когда... в час нашей смерти. В  час, когда я умру. - Он глубоко и прерывисто вздохнул. - Аминь.
     Когда Делакруа  поднимался на  ноги,  вспышка  молнии  озарила  комнату мгновенным голубоватым сиянием.  Все вздрогнули  и  поежились,  кроме самого Делакруа, который словно целиком был поглощен старинной молитвой. Он вытянул руку, не глядя. Брут взял  и быстро  пожал ее. Делакруа поднял глаза и  чуть улыбнулся.
     - Nous voyons...  -  начал  он, но осекся. С заметным  усилием он снова перешел на английский.
     - Теперь мы можем идти, босс Ховелл, босс Эджкум. Я в согласии с Богом.
     - Хорошо, - сказал я и подумал, насколько в согласии с Богом будет себя чувствовать  Дэл  через   двадцать  минут,  когда  окажется  по  ту  сторону электричества.  Я  надеялся,  что его последняя  молитва  услышана  и теперь Матерь Мария  будет молиться за него всем своим сердцем и душой,  ибо Эдуару Делакруа, насильнику и убийце, именно тогда понадобятся все молитвы, которые он сможет припомнить. На улице снова прогрохотал гром. - Пойдем, Дэл. Теперь уже недалеко.
     - Хорошо, босс, хорошо. Я уже не боюсь. Он так сказал, но по его глазам  я  увидел, что  - с  Богом  или без Бога, со Святой Марией или нет,  - но он лжет. К тому моменту, когда они проходят последние сантиметры зеленого ковра и ныряют в маленькую дверь, почти все боятся.
     - Остановись внизу, -  сказал я ему тихо, когда он прошел в  дверь,  но эти указания были явно излишними. Он все равно остановился бы внизу лестницы как  вкопанный, потому что  увидел  на  платформе  Перси Уэтмора,  у его ног стояло  ведро  с губкой, а  за правым бедром виднелся телефон, соединяющий с губернатором.
     - Нет, - произнес Дел перепуганным голосом. - Нет, нет, только не он!
     - Давай иди, - приказал Брут. - Просто смотри на меня и на Пола. Словно его там нет.
     - Но...
     Люди уже повернулись и глядели на нас, но слегка сдвинувшись, я все еще мог незаметно схватить Делакруа за левый локоть.
     -  Спокойно, - произнес я так  тихо, что  меня слышал  только  Дэл, ну, может быть, еще  и Брут. - Единственное, что о  тебе запомнят эти люди,  это как ты ушел. Поэтому веди себя достойно.
     В эту секунду  над головой  прогрохотал  самый  громкий  раскат  грома, задрожала железная крыша. Перси вздрогнул, словно  кто-то напугал его, а Дэл коротко фыркнул.
     -  Если будет  еще громче,  он опять  намочит  в штаны, -  сказал  он и расправил плечи,  хотя  там было не так много чего  расправлять. - Пошли,  и покончим с этим.
     Мы прошли к платформе. Дэл нервно пробежал взглядом по  свидетелям - их было человек двадцать пять, а мы -  Брут, Дин и я - не сводили тренированных глаз  со  стула. Все, казалось, в  порядке. Я  вопросительно  поднял большой палец и  одну  бровь, и Перси криво усмехнулся в ответ,  словно говоря:  "Ты что, хочешь узнать, все ли в порядке? Конечно".
     Я очень надеялся, что он прав.
     Мы с Брутом автоматически взяли Делакруа за локти,  когда он взошел  на платформу. Она возвышается всего на  двадцать  сантиметров над полом,  но, к вашему удивлению, очень многим  из наших  постояльцев, даже  самым  крутым и отпетым, требовалась помощь, чтобы сделать этот последний в их жизни шаг.
     Дэл его сделал нормально.  Секунду постоял  перед стулом (решительно не глядя на Перси), а потом заговорил со стулом вслух, словно знакомясь: "C'est moi - это я", - сказал он. Перси  протянул было руку, но Делакруа повернулся и сел.  Я стал на колено слева от  стула,  а  Брут - справа. Я защищал пах и горло так,  как я уже описывал, потом  устроил застежку, чтобы она полностью охватывала худую белую плоть чуть выше лодыжки. Гром снова оглушил нас,  и я вздрогнул.  Пот  заливал  и щипал  глаза. Я  почему-то  все  время  думал  о Маусвилле. Куда можно попасть за десять центов. За  два цента детям, которые увидят Мистера Джинглза за слюдяными окошечками.
     Застежка капризничала и не хотела закрываться. Я слышал, как Дэл тяжело вдыхает  воздух  в  легкие,  которые  сейчас  пытаются  угнаться  за  бешено колотящимся   от  страха  сердцем,   а  через  какие-нибудь  четыре   минуты превратятся в пустые  мешки. И  то, что  он убил полдюжины  человек,  сейчас казалось самой незначительной подробностью. Ничего не  хочу говорить о добре и зле, я просто рассказываю, как все было.
     Дин присел рядом со мной и спросил:
     - В чем дело, Пол?
     -  Я  не могу...  -  начал  было я,  но тут  пряжка со звучным  щелчком защелкнулась.  Наверное,  она прищемила   и  складку  кожи на ноге Делакруа, потому что он дернулся и издал тихий свистящий звук.
     - Извини, - сказал я,
     - Ничего, босс, - ответил Дэл. - Болеть будет недолго.
     В  застежке со стороны  Брута  находились электроды, и  поэтому на  нее уходило  всегда больше времени, и вот мы втроем встали  почти  одновременно. Дин  взялся за пряжку на  запястье левой руки Дэла, а  Перси - правой. Я был готов двинуться ему на помощь, но у него все получилось лучше, чем у меня. Я видел,  что Дэл уже дрожит, словно  сквозь него начал проходить  ток низкого напряжения. Я  чувствовал запах  его  пота.  Он  был кисловатый и крепкий  и напомнил запах слабого маринада.
     Дин кивнул Перси, Перси обернулся через плечо  - я даже увидел,  где он порезался, когда брился в тот день, - и сказал тихим твердым голосом:
     - Включай на первую!
     Раздался низкий гул, похожий на шум старого холодильника при включении, и светильники  в  помещении  склада загорелись ярче.  Из  публики  донеслось несколько ахов и бормотанье.  Дэл дернулся на  стуле и схватился  за дубовые подлокотники с  такой силой, что побелели суставы. Глаза его быстро забегали из стороны в сторону, а сухое дыхание стало еще чаще. Он почти задыхался.
     -  Спокойно,  -  пробормотал  Брут.  -  Спокойно,  Дэл, все  нормально.
Держись, все идет нормально.
     "Эй, ребята! - вспомнил я. - Идите смотреть, что умеет Мистер Джинглз". Над головой снова загрохотало.
     Перси величественно обошел  вокруг и встал  перед электрическим стулом. Наступил важный момент,  он  был в центре внимания, все глаза устремились на него. Все, кроме одной пары. Делакруа увидел, кто  это, и стал смотреть себе на колени. И я готов был поспорить на что угодно, что Перси станет напыщенно декламировать   свой текст, но он прочел его бесстрастным, странно спокойным голосом.
     -  Эдуар  Делакруа,  вы приговорены  к  смерти на  электрическом стуле, приговор вынесен судом присяжных и подтвержден судьей с хорошей репутацией в данном  штате.  Боже,  храни  жителей этого  штата. Не  желаете  ли  сказать что-нибудь, прежде чем приговор будет приведен в исполнение?
     Дэл  попытался что-то  произнести, но сначала  не  получилось ни звука, кроме   испуганного   шепота,   полного  воздуха  и   гласных  звуков.  Тень презрительной улыбки тронула уголки рта  Перси, и я готов был  убить его тут же на месте. Потом Дэл облизал губы и попытался снова.
     - Я сожалею о том, что совершил, - произнес он. - Я бы все отдал, чтобы повернуть часы назад, но  это невозможно. Поэтому сейчас... - Гром взорвался над нами, словно  артиллерийский снаряд. Дэл дернулся,  насколько  позволяли пряжки, глаза дико сверкали  на его влажном лице. - Поэтому сейчас  я за все плачу. Господи, прости меня. - Он снова облизал губы и посмотрел на Брута. - Не забудьте про обещание насчет Мистера Джинглза, - добавил он тихим голосом только для нас.
     - Не забудем, не беспокойся, - сказал я и потрепал его по ледяной руке. - Он поедет в Маусвилль...
     -  Черта  с  два,  -  проговорил  Перси  уголком  рта,  как рецидивист, пристегивая ремень поперек груди  Делакруа. - Нет такого  места. Эту  сказку парни выдумали, чтоб ты вел себя тихо. Это чтоб ты знал, педик.
     Вспыхнувший в глазах  Дэла  огонь сказал  мне,  что  отчасти он  так  и думал...  но  не  рассказывал  всем  остальным.  Я  посмотрел  на   Перси  с недоумением и злостью, а  он выдержал  мой  взгляд,  понимая,  что сделать я ничего не могу.  И он, конечно, был прав. Я ничего не мог  сделать ни  перед свидетелями,  ни перед Делакруа, сидящим  на самом краешке  жизни. Ничего не оставалось, как продолжать и закончить это.
     Перси снял с крюка маску и натянул ее  на лицо Делакруа,  закрепив  под подбородком,  чтобы  дыра на  макушке  была  шире.  Теперь  следовало  взять намоченную в  ведре губку и  положить ее  в  шлем, и вот тут  как  раз Перси впервые отошел от принятого порядка: вместо того, чтобы наклониться и вынуть губку, он  снял  сам шлем  из-за  стула  и наклонился вместе  с  ним.  Иными словами, вместо того, чтобы поднести губку к шлему, что было бы естественно, он поднес  шлем к  губке,  Я  понял:  тут  что-то  не  так,  но был  слишком расстроен. Впервые  на казни  я чувствовал, что совсем не владею  собой. Что касается Брута, он совсем  не  смотрел на Перси, ни  когда тот наклонялся  к
ведру  (стоя так, что практически заслонялся от нас), ни когда выпрямлялся и поворачивался к Дэлу со шлемом  в руках  и  коричневым кружочком  губки  уже внутри шлема.  Брут смотрел  на ткань, закрывавшую лицо Дэла, наблюдая,  как ткань  черной  шелковой маски  втягивается  внутрь, очерчивая круг открытого рта, а  потом с дыханием выходит обратно. На лбу и на висках Брута выступили капли пота. Я никогда раньше не замечал, чтобы  он потел во время  казни. За его  спиной  Дин  стоял  с отрешенным и нездоровым видом,  словно  боролся с
приступами  тошноты. Мы все  чувствовали: что-то не так, теперь  я знаю.  Мы только не понимали, что именно. Тогда еще  никто не знал о вопросах, которые Перси задавал  Джеку Ван Хэю. Вопросов было много, но,  по-моему, для отвода глаз. Я так думаю, что Перси хотелось  узнать лишь об одном: губка. Для чего нужна губка. Зачем ее пропитывают рассолом... и что  будет, если ее оставить сухой.
     Вот что случится, если губка будет сухой,
     Перси  нахлобучил шлем  на  голову  Дэла.  Французик дернулся  и  снова застонал,  на этот раз громче. Некоторые  свидетели беспокойно  заерзали  на своих  складных  стульях.  Дин  сделал  полшага вперед,  собираясь  помочь с завязкой под подбородком, но Перси показал ему нетерпеливым жестом - отойди. Дин  отошел,  слегка сгорбившись, поеживаясь от очередного раската грома. На этот  раз после грома  послышались  удары  дождя по крыше,  тяжелые,  словно кто-то швырял горстями горох на стиральную доску.
     Вам  знакомо  такое  выражение:  "Кровь  застыла  у  меня в  жилах"? Ну конечно, знакомо. Все мы однажды испытали нечто подобное, но на самом деле я почувствовал  это  единственный  раз в  своей жизни  -  в ту  грозовую  ночь октября 1932-го, секунд через десять после полуночи, Я  почувствовал это  не из-за язвительного самодовольства на лице  Перси Уэтмора, когда он отошел от фигуры  в шлеме и капюшоне, сидевшей на Олд Спарки, -  этого  я  не заметил, хотя должен был. По щекам  Дэла из-под шлема не  текла вода. И вот тут я все понял.
     -  Эдуар Делакруа, - говорил Перси,  -  сейчас  через ваше тело пройдет электрический ток, пока вы не умрете согласно законодательству штата.
     Я  посмотрел  на Брута  с  такой  мукой,  по  сравнению  с которой  моя "мочевая" инфекция показалась  мне ушибленным  пальцем. Губка  была сухой! Я губами  произнес это, но  он только непонимающе покачал головой и снова стал смотреть  на  маску на  лице  француза,  где  последние  вдохи  втягивали  и отпускали черный шелк.
     Я  дотронулся  до  локтя Перси, но  он  отошел в сторону,  смерив  меня взглядом.  Он длился  всего  секунду, но  я  понял все. Это  потом он станет рассказывать   свою   ложь  и  полуправду,  и  этому  скорее  всего  поверят влиятельные люди,  но  я  знал теперь  точно. Перси был прилежным  учеником, когда делал  то, что  ему нравилось, мы это поняли  на репетиции, и он очень внимательно  слушал объяснения Джека Ван Хэя о том, как пропитанная рассолом губка проводит ток, направляет его и превращает  в своего рода электрическую пулю в мозг.  Да,  Перси хорошо  знал, что делает. Я даже поверил ему позже, когда он сказал, что не знал, как далеко  все  может зайти, но это все равно нельзя отнести  к добрым  намерениям, правда? И  все  равно я ничего не  мог сделать,  разве  что  в  присутствии  помощника  начальника  тюрьмы  и  всех свидетелей крикнуть Джеку Ван Хэю, чтобы тот не включал рубильник.  Еще пять секунд, и я думаю, что крикнул бы, но Перси мне этих пяти секунд не оставил.
     -  Пусть   Господь  смилостивится   над  твоей   душой,   -  сказал  он задыхающейся, перепуганной фигуре на электрическом стуле, а потом  обратился в  сетчатое  окошечко,  где  стояли Харри и Джек,  и  рука  Джека  лежала на выключателе с пометкой "Сушилка для волос Мэйбл". Справа от этого окна стоял доктор,  уставившись,  как  всегда,  молчаливо и  замкнуто  на  свой  черный чемоданчик, стоявший между ног. - Включай на вторую!
     Сначала все  вроде  выглядело, как всегда - гул  стал чуть  громче, чем вначале, но ненамного,  затем  тело  Дэла  рефлексивно рванулось  вперед  от сокращений мышц.
     Потом все пошло наперекосяк.
     Гул перестал быть ровным и завибрировал. Потом к  нему добавился треск, словно  от  разрыва целлофана. Пошел ужасный запах, но я не смог определить, что так пахнут  паленые волосы  в сочетании  с горящей  органической губкой, пока не увидел струйки синего дыма, выходящей из-под краев шлема. Из дыры же наверху  шлема,  откуда  тянулись провода,  дым  валил,  как  из  индейского вигвама.
     Делакруа  начал  ерзать и вертеться на стуле,  его закрытое маской лицо поворачивалось туда-сюда, словно в знак категорического  отказа.  Ноги стали подниматься и топать по полу, позвякивая застежками на лодыжках. Над головой снова прогремел гром, и дождь забарабанил сильнее.
     Я посмотрел  на  Дина  Стэнтона,  он сделал мне страшные  глаза. Из-под шлема донесся приглушенный хлопок,  словно в  огне треснул сосновый сучок, и теперь стал виден дым, пробивающийся мелкими колечками через маску.
     Я рванулся к сетчатому окошечку между нами и аппаратной,  но не успел и звука  произнести, потому что  Брутус  Ховелл  схватил меня  за  локоть.  Он стиснул  его так  сильно, что боль  пронзила всю  руку. Брут был  белый  как полотно, но совсем не растерян и далек от паники.
     - Не говори Джеку, чтоб остановил, - сказал он тихо.  - Все что угодно, только не это. Уже слишком поздно.
     Сначала, когда  Дэл начал  кричать,  свидетели  его  не слышали.  Дождь барабанил по железной  крыше, а гром гремел почти непрерывно. Но мы, стоящие на  платформе,  слышали  очень  хорошо  эти  сдавленные  вопли  боли  из-под дымящейся маски,  - звуки, которые могло издавать животное, попавшее в пресс для сена.
     Гул  из  шлема  стал  прерывистым  и громким, с  периодическим треском, похожим на радиопомехи. Делакруа  бросало вперед и  назад  на стуле,  словно ребенка в припадке. Платформа шаталась, ремень на  груди  так натянулся, что чуть не лопнул. Я услышал хруст кости, словно его правое плечо сломалось или вышло из сустава. При  этом  еще  был такой звук, словно кувалдой ударили по бревну. Брюки в паху, видимые не больше  пятна из-за частых  ударов его ног, потемнели. Потом Делакруа начал  кричать, издавая  ужасные высокие, животные звуки, слышные даже при шуме дождя.
     Кто-то крикнул:
     - Что с ним происходит, черт побери?!
     - А пряжки его выдержат?
     - Фу, что за запах, Боже!
     Потом одна из двух женщин спросила:
     - Это нормально?
     Делакруа качнулся вперед,  откинулся назад, качнулся  вперед, откинулся назад. Перси смотрел на  него с выражением тихого  ужаса. Он ожидал  чего-то такого, но совсем не этого кошмара.
     Маска  на лице  Делакруа  вспыхнула. К  запаху  горящих  волос  и губки присоединился запах горелого мяса. Брут схватил ведро,  в котором находилась губка  - теперь  оно, конечно же, было пусто, - и бросился к очень глубокому баку уборщика.
     - Пол,  мне  отключить ток? -  спросил Ван Хэй сквозь сетку.  Голос его дрожал. - Мне отклю...
     - Нет! -  прокричал  я  в  ответ. Брут  понял  это сразу, а  я  гораздо позднее: нам нужно закончить. Все остальное было вторично,  прежде всего нам надо было закончить с Делакруа. - Включай, ради Бога! Включай, включай!
      Я повернулся  к Бруту, почти не замечая того, что люди  позади  нас уже разговаривают, некоторые встали, некоторые кричали.
     - Стой! - завопил я Бруту, - Нельзя воду! Нельзя! Ты что, сдурел?
     Брут  повернулся, и до него  наконец дошло. Лить воду  на человека  под током. Отличная идея. Он посмотрел вокруг, увидел химический огнетушитель на стене и взялся за него. Молодчина.
     Маска сползла с лица Делакруа, показав черты, ставшие  уже  чернее, чем Джон  Коффи, Глаза  его, теперь уже бесформенные шары белого полупрозрачного желе, выскочили  из  орбит  и  лежали  на щеках. Ресницы сгорели, а  пока  я смотрел, вспыхнули и сами веки.
     Дым  выходил  из выреза  рубашки. А  гул электричества все продолжался, наполняя  мне голову  и  вибрируя. Я  подумал,  что этот звук, должно  быть, слышат сумасшедшие, если не этот, то похожий.
     Дин рванулся вперед,  думая, видимо,  что  сможет сбить пламя с рубашки Дела руками,  и я оттолкнул  его  так сильно, что  он чуть не упал.  Трогать Делакруа  сейчас,  все  равно  что  Братцу  Кролику  прикасаться к Смоляному Чучелу. Электрическому Смоляному Чучелу в данном случае.
     Я все еще не оглядывался  и  не видел,  что  происходит за  спиной,  но похоже было на столпотворение: падали стулья, люди кричали, какая-то женщина вопила изо всех сил: "Да прекратите же наконец! Разве вы  не видите, что уже хватит?". Кэртис Андерсон схватил  меня за плечо  и спросил, что происходит, ради всего святого, что происходит и почему я не приказал Джеку выключить.
     - Потому что не могу, - ответил я. - Мы уже зашли слишком далеко, чтобы повернуть назад,  разве вы не видите?  Все и  так закончится через несколько секунд.
     Но прошло  еще не меньше  двух минут до конца,  эти  две минуты длились дольше  всего  в  моей жизни, и  большую их часть,  думаю,  Делакруа  был  в сознании.  Он кричал, ерзал и дергался  из стороны в сторону. Дым шел у него из  ноздрей и изо  рта, ставшего  цвета  перезрелых  слив.  Дым поднимался с языка,  как  от сковороды. Все  пуговицы  на  рубашке  либо оторвались, либо расплавились. Его майка не вспыхнула, но  уже тлела, дым просачивался сквозь нее, и мы чувствовали запах горящих  волос на его груди. Люди  устремились к дверям, как скот  из  загона.  Они  не могли выйти, ведь это  как-никак была тюрьма,  поэтому просто столпились у двери, пока Делакруа жарился ("Теперь я
жарюсь, - говорил старый Тут, когда мы готовились к казни Арлена Биттербака. - Я поджаренный индюк!"), а гром все гремел, и дождь лил как из ведра.
     В какой-то момент я вспомнил о враче и поискал его. Он был на месте, но лежал,  скрючившись, на полу  около своего черного  чемоданчика.  Он  был  в обмороке.
     Ко мне подошел Брут и стал рядом, держа наготове огнетушитель.
     - Не сейчас, - сказал я.
     - Я знаю.
     Мы поискали  глазами  Перси  и увидели,  что он стоит прямо  за  спиной Спарки, застывший, с вытаращенными глазами, прикусив фалангу пальца.
     Потом наконец Делакруа откинулся и обмяк на стуле, его голова с опухшим бесформенным  лицом  упала на  плечо.  Он все  еще дергался, но так бывало и раньше, это  просто  ток еще  шел через него. Шлем сполз набок, но, когда мы снимали его,  почти вся кожа с головы и  оставшиеся волосы  снялись вместе с ним, прочно приклеившись к металлу.
     - Отключай!  - крикнул  я  Джеку  через тридцать секунд,  когда ничего, кроме электрических  разрядов, не исходило от дымящегося куска угля в  форме человека, лежащего на электрическом  стуле. Гул немедленно прекратился,  и я кивнул Бруту.
     Он повернулся и сунул огнетушитель в руки Перси с такой силой,  что тот отшатнулся назад и чуть не упал с платформы,
     -  Давай,  шевелись,   -  произнес   Брут.   -   В  конце   концов,  ты распоряжаешься, так?
     Перси посмотрел на него взглядом одновременно  больным  и убийственным, потом направил огнетушитель, накачал  его,  нажал  кнопку и  выпустил облако белой пены  в человека на стуле. Я увидел, что  ступня Дэла дернулась, когда пена попала на лицо, и подумал:
     "Боже, нет, неужели придется включать еще раз?" - но больше движений не последовало.
     Андерсон повернулся и  раскланивался перед перепуганными   свидетелями, объясняя, что все нормально, все  под контролем, просто бросок электричества из-за грозы, не надо беспокоиться. Да,  он  еще  объяснил бы  им, что  запах вокруг   -   дьявольская   смесь   из  жженых  волос,    жареного   мяса   и свежеиспеченного дерьма - это "Шанель" номер пять.
     -  Возьми у доктора стетоскоп,  -  сказал я  Дину,  когда  огнетушитель иссяк.  Теперь Делакруа был весь в белой пене, и к самому отвратительному из запахов добавился тонкий химический аромат,
     - Доктор... мне нужно...
     - Не обращай внимания на него, просто возьми стетоскоп, - проговорил я. - Давай с этим покончим... и убери его отсюда.
     Дин кивнул. "Покончить" и "отсюда" - эти два понятия ему нравились. Они нравились нам  обоим. Он подошел к  чемоданчику доктора и стал в  нем рыться Доктор начал  опять шевелиться,  так что  по  крайней мере  его не хватил ни инфаркт, ни инсульт. И хорошо. Но Брут смотрел на Перси далеко не хорошо.
     - Иди в тоннель и жди у тележки, - приказал я. Перси сглотнул.
     - Пол, слушай, я не знал...
     - Заткнись. Иди в тоннель и жди у тележки. Выполняй.
     Он опять  сглотнул,  скривился, как от  боли,  а потом  пошел  к двери, ведущей  на лестницу и в тоннель. Он нес пустой огнетушитель в руках, словно ребенка.  Дин  прошел  мимо  него,  направляясь  ко  мне  со стетоскопом.  Я расправил шланги и вставил в уши. Я делал подобное и раньше, в армии, а это, как езда на велосипеде, не забывается.
     Я смахнул  пену  с груди Делакруа, а потом  пришлось   подавить приступ рвоты, потому  что большой горячий кусок его кожи просто сполз с плоти ниже, так, как кожа слезает с... ну, вы понимаете. Жареный индюк.
     -  О Боже. - Голос, которого я не узнал, почти прорыдал за моей спиной. - Это всегда так? Почему мне не сказали, я бы в жизни сюда не пришел!
     "Слишком поздно, дружок", - подумал я.
     - Уберите  этого человека отсюда, - бросил  я Дину  и Бруту, да и всем, кто слышал. Я сказал это  для того,  чтобы убедиться,  что могу говорить, не боясь, что меня вырвет прямо на дымящиеся колени Делакруа. - Отведите всех к дверям.
     Я   успокоил  себя,  как  мог,  потом  приставил   диск  стетоскопа   к красно-черной полоске свежей плоти, которую  расчистил на груди Делакруа.  Я слушал и молился, чтобы не услышать ничего, - так оно и произошло.
     - Он мертв, - сказал я Бруту.
     - Слава Богу.
     - Да, Слава  Богу. Вы с Дином,  принесите носилки.  Давайте по-быстрому отстегнем его и унесем отсюда.

6

     Мы вернулись в блок примерно  в четверть второго (кроме Перси, которому было  приказано вычистить помещение склада, и он с  надутым видом взялся  за работу),  мне  нужно было  написать  рапорт.  Я решил  сделать это за столом дежурного, боясь, что, сидя в своем удобном кресле в кабинете, просто засну. Вам это  может показаться  странным после  всего,  что  произошло всего  час назад,  но  я  чувствовал,  что  прожил как минимум  три  жизни,  начиная  с одиннадцати вечера, и все эти жизни без сна.
     Джон Коффи  стоял у двери своей  камеры,  слезы  текли из его необычных нездешних  глаз  -  словно   кровь  из  какой-то  незаживающей,  но  странно безболезненной  раны. В камере, расположенной ближе к столу,  на койке сидел Уортон, раскачиваясь  из стороны в сторону, и распевал песенку, скорее всего собственного  сочинения и  не  совсем  лишенную  смысла. Насколько я  помню, звучала она примерно так:
     Жа-ров-ня! Для тебя и для меня! Шкворчит  и дымится - тра-ля-ля-ля! Это не  Филли -  старый Вонючка.  Не Джеку и  не Джолиан. Подлый убийца, мерзкая штучка По прозвищу Делакруа!
     - Заткнись, идиот, - бросил я.
     Уортон  оскалился,  показав два  ряда гнилых  зубов.  Он не  умирал, по крайней мере еще, он был жив, счастлив и весел, чуть ли не танцевал.
     - Ну, заходи и заставь  меня, а?  - сказал  он  весело, а  потом  запел другой  вариант своей песенки,  составляя слова отнюдь не случайно. Что-то в этом  было, какие-то  зачатки  отвратительной  сообразительно-сти, по-своему даже блестящей.
     Я подошел к Джону Коффи.  Он вытер слезы тыльной стороной ладони. Глаза его были  красные и воспаленные, и мне показалось, что  он тоже очень устал. Как это могло быть,  ведь он слонялся по прогулочному дворику всего два часа в день, а остальное  время сидел или лежал у себя  в камере, я не  знаю, но, без сомнения, видел, что он устал. Это было ясно.
     - Бедный Дэл,  - произнес он тихим, хриплым голосом. -  Бедный  старина Дэл.
     - Да, - ответил я. - Бедный старина Дэл. Джон, а с тобой все в порядке?
     - Для  него уже  все  позади,  - продолжал Коффи. -  Для Дэла  все  уже позади, правда, босс?
     - Да. Но ответь на мой вопрос, Джон. С тобой все в порядке?
     - Для Дэла уже все  прошло,  везет ему. Неважно, как это произошло,  но ему везет.
     Я подумал, что Делакруа  вряд ли согласился  бы  с  этим, но  ничего не сказал. Вместо этого я осмотрел камеру Коффи.
     - А где Мистер Джинглз?
     -  Убежал туда.  -  Он  указал  сквозь решетку  по  коридору  в сторону смирительной комнаты. Я кивнул.
     - Он вернется.
     Но он не вернулся,  дни  Мистера Джинглза на Зеленой  Миле закончились. Единственные следы  его  Брут обнаружил  зимой:  несколько  ярко  окрашенных деревян-ных щепочек и запах мятных леденцов, исходящий из дыры в балке.
     Я уже собирался уйти, но не смог.  Я  смотрел  на Джона Коффи,  а он на меня,  словно  читая  мои  мысли. Я сказал себе, что надо двигаться, считать ночную смену  оконченной,  вернуться к  столу  дежурных и к своему  рапорту. Вместо этого произнес его имя.
     - Джон Коффи.
     - Да, босс, - тут же ответил он.
     Иногда  человека  просто преследует  мысль кое-что  узнать,  именно это происходило во мне. Я опустился на одно колено и стал снимать башмак.

8

     На следующее  утро в девять  часов,  когда  я на кухне  пил  уже третью чашечку  кофе  (жена ничего  не  сказала, но  я  видел  неодобрение,  крупно написанное  у  нее на лице, когда она мне подавала ее), зазвонил  телефон. Я пошел в  прихожую, чтобы  взять  трубку, и Центральная сказала  кому-то, что линия  занята. Потом  она пожелала мне  веселенького  дня  и  отключилась... предположительно. С этой Центральной никогда ничего не знаешь наверняка.
     Голос  Хэла  Мурса  меня   потряс.  Срывающийся  и  хриплый,  он  будто принадлежал  восьмидесятилетнему старику.  Я  подумал, что, слава  Богу, все уладилось вчера с Кэртисом Андерсоном в тоннеле, хорошо, что он относится  к Перси так же, как и мы, потому что человек, с которым я говорил по телефону, вряд ли остался бы работать в Холодной Горе хоть на день.
     - Пол, я понял, что вчера ночью что-то произошло. Я также понял, что  в этом участвовал наш друг мистер Уэтмор.
     -  Да, случилась неприятность, -  согласился  я, прижимая  наушник  как можно плотнее к  уху и наклоняясь к рожку, -  но работа сделана. А это самое важное.
     - Да, конечно.
     - А можно спросить, кто тебе сказал?  - Чтобы  я привязал колокольчик к его хвосту, чуть не добавил я.
     -  Спросить-то  можно,  но,  так  как  тебя  это  не касается,  я лучше промолчу. Тут  есть другое  дело:  когда  я позвонил  в  офис узнать, нет ли сообщений или срочных дел, мне сказали одну интересную вещь.
     - Да?
     -  Да. Похоже, на  моем столе лежит  заявление о переводе. Перси Уэтмор хочет перейти как можно скорее в Бриар Ридж. Должно быть, заполнил бланк еще до окончания ночной смены, как ты считаешь?
     - Да, похоже, так, - согласился я.
     -  Обычно я  поручаю  такие дела  Кэртису, но, учитывая...  атмосферу в блоке "Г" в последнее время, я попросил Ханну просмотреть его для меня лично во время ее ланча. Она любезно  согласилась. Я его одобрю  и прослежу, чтобы оно  попало в  столицу штата  сегодня  же.  Думаю,  ты  увидишь спину  Перси Уэтмора, выходящего  через  двери,  не позднее  чем  через месяц, А может, и раньше.
     Он  ожидал, что я обрадуюсь  этой новости, и  имел  на  то право.  Ради такого дела,  которое при обычном  раскладе могло занять и полгода, даже при связях Перси,  он оторвался на время от ухода  за своей женой. И все  равно, мое  сердце упало.  Целый месяц!  Но, может,  это не  так уж и важно. Вместо совершенно естественного  желания ждать  и отложить  рискованную попытку,  я обдумывал  дело,  которое  могло быть  уж  очень  рискованным. Иногда, как в подобном случае, лучше прыгнуть до того, - как сдадут нервы. Если бы нам все равно  пришлось  иметь дело с  Перси  (я  всегда допускаю,  что  мне удастся склонить других к моей безумной затее), то почему бы не сегодня ночью?
     - Пол,  ты здесь?  - Голос  Мурса стал немного тише,  словно он говорил сейчас сам с собой. - Черт, я думал, нас разъединили.
     - Нет, я слушаю, Хэл. Это потрясающая новость.
     -  Да, - согласился он,  и я опять поразился, какой стариковский у него голос. Какой-то бесцветный и дребезжащий. - Я знаю, что ты сейчас думаешь.
     "Нет, не знаешь, начальник, никогда не догадаешься об этом".
     - Ты думаешь, что наш молодой друг все равно будет  участвовать в казни Коффи. И это скорее  всего так:  Коффи отправится на тот свет задолго до Дня Благодарения,  но  ты  можешь  опять поставить  Перси  в  аппаратную. Ни-кто возражать не станет, как, очевидно, и он сам.
     - Я так и сделаю, - согласился я. - Хэл, а как Мелинда?
     Повисла  долгая  пауза,   столь  долгая,  что  я   решил  бы,  что  нас разъединили, если бы не его дыхание. Когда  он наконец заговорил, голос  его звучал еще тише:
     - Она угасает.
     Угасает, Леденящее  слово,  которое  старики используют для описания не человека, который умирает, а человека, который начал отходить от жизни.
     -  Головные боли, как будто, стали слабее... хотя бы  сейчас, но она не может  самостоятельно ходить, не  может удерживать предметы, теряет контроль за мочевой системой, когда  спит.  - Возникла еще одна пауза,  потом  совсем тихим голосом Хэл сказал что-то, что прозвучало как "Она одевается".
     -  Одевается?  Во  что,  Хэл? -  спросил  я,  нахмурив-шись.  Моя  жена появилась  в дверях  в  прихожую  и  стояла,  глядя  на меня и  вытирая руки посудным полотенцем.
     - Нет, - поправил  он, и в  его голосе  послышался не  то гнев,  не  то слезы. - Она ругается.
     - О Боже. - Я  все еще  не понимал, что это  значит, но не хотел ничего выспрашивать. Да и не надо было. Он все сам объяснил.
     - Она может спокойно сидеть, вполне нормально говорить о своем цветнике или о платье, увиденном в каталоге, о  том, что слышала Рузвельта по радио и то, как замечательно он говорил, а потом вдруг начинает  произносить ужасные вещи, самые ужасные... слова. Причем не повышая голоса. Лучше бы  она как-то выделяла их интонацией, а иначе... просто...
     - Она не похожа на саму себя.
     - Да,  именно так, - благодарно произнес он. - Но слышать  эти  грязные ругательства, произносимые ее чудесным голосом...  извини  меня. Пол.  - Его голос ушел, и я  услышал, как Мурс громко прокашливается.  Потом  голос стал чуть тверже, но все  равно оставался расстроенный. - Она хочет, чтобы пришел пастор Дональдсон,  и я знаю, что он  ее  успокаивает, но как  можно просить его? Представляешь,  он сидит и читает  с ней Писание, и вдруг  она обзывает его неприлично?
     А  она  может, она и меня  назвала прошлой  ночью.  Сказала: "Дай  мне, пожалуйста, вот тот журнал "Либерти", ублюдок". Пол, где она  могла  слышать такие речи? Откуда ей известны такие слова?
     - Не знаю, Хэл, ты  будешь дома  сегодня вечером? Когда  он был здоров, контролировал себя и не был  в тревоге или в горе, Хэл Мурс отличался особым сарказмом, по-моему, его подчиненные  побаивались его острого язычка больше, чем гнева или подозрения. Его язвительные замечания, обычно раздраженные или даже резкие, жгли, как осы. И вот немного такого сарказма пролилось на меня. Хотя это  было неожиданно, я был рад услышать его  колкость. Значит, не  вся жизнь ушла из него, в конце концов.
     -  Нет, - сказал он. - Мы с Мелиндой выезжаем на танцы. Будем танцевать "до-со-до",  потом немецкую  полечку, а  потом  скажем  скрипачу, что  он  - долбаный сукин сын.
     Я прижал ладонь ко рту, чтобы не рассмеяться. Слава Богу, приступ смеха очень быстро прошел.
     -  Извини,  -  сказал  он. -  Я последнее время  мало  сплю.  От  этого становлюсь брюзгой. Конечно, мы будем дома. А почему ты спросил?
     - Я думаю, это не важно.
     - Ты ведь не собирался заезжать, да? Потому что, если ты дежурил вчера, то идешь в ночную и сегодня. Или ты поменялся сменами с кем-нибудь?
     - Нет, я не менялся, - ответил я. - Я дежурю сегодня.
     -  Во всяком случае сегодня не стоит  заезжать.  Она  сейчас не  в  том состоянии.
     - Скорее всего я и не заеду. Спасибо за новости.
     - Не  за что.  Помолись за  Мелинду,  Пол. Я пообещал,  думая что смогу сделать кое-что, кроме молитвы. "Бог помогает тем, кто помогает себе сам", - так говорили в Церкви молитвы "Отче наш, сущий на Небесах". Я повесил трубку и взглянул на Дженис.
     - Как там Мелли?
     - Не очень. - Я рассказал ей то, что сообщил мне Хэл, включая эпизод  с руганью,  но  опустил слова  "ублюдок"  и "долбаный сукин сын".  Я  закончил словом  Хэла  "угасает", и Джен печально кивнула.  Потом посмотрела  на меня более пристально.
     - О  чем ты думаешь? Скорее всего  о  чем-то нехорошем. Это написано  у тебя на лице.
     Солгать было нельзя,  мы никогда не лгали друг другу. Я  просто сказал, что ей лучше не знать о моих мыслях, по крайней мере пока.
     - А у тебя...  из-за этого могут быть неприятно-сти? - Ее голос  звучал не тревожно, а скорее заинтересованно, это мне в ней всегда нравилось.
     - Может быть, - проговорил я.
     - А это хорошее дело?
     - Может быть, -  повторил я. Я все еще  стоял и бездумно крутил пальцем телефонный диск, удерживая другой рукой рычаги.
     - Ты хочешь,  чтобы  я  ушла, пока ты будешь звонить? - спросила она. - Буду умненькой и выметусь? Вымою тарелки? Свяжу носочки?
     Я кивнул.
     - Я бы выразился не совсем так, но...
     - У нас будут гости к обеду, Пол?
     - Надеюсь, да, - сказал я.

Часть 5. НОЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

1

     Господин Герберт  Уэлс написал  однажды  рассказ  о  человеке,  который изобрел машину времени. И я вдруг понял, что,  когда писал эти воспоминания, изобрел свою собственную машину времени. В отличие от машины Уэлса моя могла путешествовать  только  в прошлое. В  1932-й, если уж  быть  точным, когда я служил старшим  надзирателем в блоке "Г" Исправитель-ного  учреждения  штата "Холодная Гора",  но действовала почти  без  помех. И  все равно, эта машина времени напоминает  мне  старенький  "форд", который был у  меня в то время: знаешь точно, что заведется, но никогда не можешь  сказать, хватит ли одного поворота  ключа  или придется  вылезать и  крутить  рукоятку,  пока  рука не
отвалится.
     Много раз  моя машина  заводилась с  пол-оборота, с тех пор как я начал рассказ о  Джоне  Коффи,  но вчера пришлось  крутить рукоятку. Наверное, это потому, что я дошел до казни Делакруа и какая-то часть моего разума никак не хочет успокоиться. Эта смерть была ужасной, просто потрясающе ужасной, и все из-за Перси Уэтмора, молодого человека, который очень любил причесывать свои волосы, но не терпел,  когда над ним кто-то смеялся, - даже наполовину лысый французик, которому не суждено было дожить до Рождества.
     Как  во  всякой  грязной  работе,  самое   тяжелое  только  начиналось. Двигателю  все  равно,  чем  его  заводить:  ключом  или  рукояткой, если уж завелся, то в любом случае работает нормально. Так и со мной вчера.  Сначала слова  выходили короткими  фразами, потом  длинными предложениями,  а  потом потекли  рекой.  Я  обнаружил,  что писание  -  особый,  даже  пугающий  вид воспоминаний,  в них есть что-то захватывающее, приводящее  в восторг. Может быть,  потому, что сильно постарел  (а  это произошло как-то незаметно),  но по-моему,  это не так. Я  думаю,  что сочетание  карандаша  и памяти создает какое-то особое волшебство,  и волшебство это опасно.  Как  человек, знавший
Джона Коффи  и видевший, что он мог сделать - людям и мышам, - я знаю, о чем говорю.
     Волшебство опасно.
     Во всяком случае я писал весь день вчера, и слова просто текли из меня, солнечная  комната  этого  замечательного  дома для престарелых  исчезла,  а вместо нее появилось помещение склада в конце Зеленой Мили, где столько моих подопечных присели в последний раз, и  ступеньки лестницы, ведущей в тоннель под  дорогой.  Именно  там  Дин, Брут  и  я  обступили  Перси Уэтмора  около дымящегося тела Эдуара  Делакруа и заставили  Перси повторить  свое обещание подать заявление о переводе в психиатрический интернат в Бриар Ридже.
     В  солярии  всегда свежие  цветы, но  вчера  к полудню я  ощущал только ядовитый запах горелой плоти мертвеца. Звук газонокосилки за окном сменился гулким  капаньем воды,  медленно сочащейся  со  сводчатого  потолка тоннеля. Путешествие продолжа-лось. И  если не телом, то душой и разумом я был там, в 1932 году.
     Я пропустил  обед,  писал часов  до четырех,  а  когда наконец  отложил карандаш,  рука  моя  ныла. Я  медленно  спустился  в конец коридора второго этажа. Там есть окно, которое выходит на стоянку машин персонала. Брэд Долан - похожий на Перси санитар, которого слишком интересовало, куда я хожу и что делаю  на прогулке,  -  ездил  на  старом  "шевроле",  на  бампере  которого красовалась наклейка:  "Я видел Бога,  и  его  имя Тритон". Машины  не было, смена Брэда  закончилась, и он  отправился в какой-нибудь  садик, называемый домом.  Я  представил себе трейлер,  на  стенах  которого скотчем прилеплены картинки, а по углам стоят банки из-под пива.
     Я вышел через кухню, где точько начинали готовиться к ужину.
     - Что у вас в сумке, мистер Эджкум? - спросил меня Нортон.
     - Там пустая  бутылка, - ответил я. - Я нашел в лесу "родник молодости" и  всегда  по вечерам хожу туда.  Потом пью эту воду  вечером. Она  хорошая, уверяю вас.
     - Может, поддержит твою молодость, -  сказал Джордж, второй повар, - во всяком случае не повредит.
     Мы посмеялись, и  я вышел. Я  все  равно огляделся, нет  ли  поблизости Долана, назвал себя дураком за то, что позволил  ему так глубоко войти в мою жизнь, и зашагал через поле для крокета.  За ним находится маленькая зеленая лужайка  для  гольфа,  на картинках  в  буклетах  о  Джорджии Пайнз она  еще прелестнее, а за ней начинается  узкая тропка, идущая через рощицу к востоку от  дома для престарелых. Вдоль этой  тропинки стоит пара старых сараев, они уже давно заброшены.  Я  зашел  во второй из них,  который  стоит вплотную к каменной   стенке,   отделяющей   территорию   Джорджии   Пайнз   от   шоссе "Джорджия-47", и пробыл там пару минут.
     В тот вечер я хорошо  поужинал, посмотрел телевизор и  лег спать  рано. Много  раз  я  просыпался по  ночам,  пробирался  в телевизионную  комнату и смотрел старые фильмы на канале американской  классики. Но прошлой ночью все было не так, я спал как убитый и совсем без сновидений, которые преследовали меня с самого начала  моих упражнений в литературе. Вся  эта писанина  меня, должно быть, утомила, а я ведь вовсе не молод.
     Когда я проснулся и  увидел,  что полоса света,  обычно лежащая в шесть утра на  полу,  уже перебралась  к самой спинке моей кровати, то вскочил так быстро и в такой тревоге,  что  даже  не  заметил уколов артрита в бедренных суставах, коленях и в лодыжках. Я  оделся как мог быстро и поспешил  вниз  в коридор к  окну, выходящему на стоянку автомоби-лей сотрудников, в  надежде, что  место, где Долан оставляет  свой "шевроле",  окажется пустым. Иногда он опаздывает и на полчаса...
     Не повезло.  Автомобиль уже  стоял на месте  и  тускло блестел в  лучах утреннего солнца.  Похоже, у  мистера  Брэда Додана была причина приезжать в последнее  время вовремя. Да, старый Поли Эджкум куда-то  ходит рано утром и что-то замышляет,  а мистеру Брэду Долану  очень нужно знать, что же именно. "Что  ты там делаешь, Поли? Расскажи мне". Он  скорее всего уже наблюдает за мной. Было бы здорово постоять именно здесь... если бы я мог.
     - Пол?
     Я повернулся так быстро, что чуть не  упал.  Это пришла Элен  Коннелли. Она широко раскрыла глаза и выставила руки вперед, чтобы поддержать  меня. К счастью для нее, мне удалось удержать равновесие: у Элен ужасная подагра, и я  разломил  бы  ее  пополам,  как  палочку,  если  бы упал  в  ее  объятия. Романтические  чувства не  умирают,  когда вы попадаете  в  странную страну, лежащую после восьмидесяти, но можно забыть сюжет "Унесенных ветром".
     - Извини, - сказала она. - Я не хотела тебя пугать.
     - Все нормально, -  отозвался я и слабо улыбнулся. - Лучше  просыпаться так, чем от пригоршни холодной воды. Я бы нанял тебя делать это каждое утро.
     - Ты смотрел, на месте ли машина, да? Машина Долана.
     Обманывать ее не имело смысла, поэтому я кивнул.
     - Жаль, что  я  не знаю точно, он в западном  крыле или нет.  Мне нужно выйти ненадолго, а я не хочу, чтобы он меня видел.
     Она улыбнулась тенью той  дерзкой вызывающей улыбки, которая, вероятно, была у нее в юности.
     - Вот любопытный, да?
     - Да.
     - Его нет в западном крыле. Я  уже  спускалась на завтрак, соня, и могу сказать, где он, я специально узнала. Он в кухне.
     Я  посмотрел на нее с  испугом. Я знал, что  Долан любопытен,  но  чтоб настолько?
     -  Ты не можешь отложить свою  утреннюю прогул-ку? -  спросила Элен.  Я обдумал это.
     - Наверное, могу, но...
     - Тебе нельзя.
     - Да, нельзя.
     "А теперь,  - подумал я,  - она  спросит, куда я  хожу и  что же  такое важное я там делаю".
     Но она  не спросила. А  вместо этого  снова  улыбнулась  своей  дерзкой улыбкой. Она так странно светилась на ее изможденном, болезненном лице.
     - Ты знаешь мистера Хауленда? - спросила она.
     - Конечно, - ответил я, хотя  видел его не так часто, он жил в западном крыле, которое в Джорджии  Пайнз  считалось почти  другим государством. - Но почему?
     - Ты ничего особенного о нем не слышал?
     Я покачал головой.
     - Мистер  Хауленд,  -  сказала Элен, улыбаясь шире обычного,  - один из пяти оставшихся  обитателей Джор-джии Пайнз, которым  разрешено курить.  Это потому, что он жил здесь еще до изменения правил.
     "Исключение  для дедушки",  - подумал я. А что еще  для него может быть лучше, чем дом престарелых?
     Она сунула  руку в  карман своего  полосатого сине-белого  платья  и по одной достала две вещи: сигарету и коробку спичек.
     - Элли, Элли, дочь трубача, - пропела она мелодичным смешным  голосом, - Украла свинью и дала стрекача.
     - Элен, что это...
     -  Проводи пожилую девушку вниз, - попросила она, засовывая сигареты  и спички  обратно в карман и беря меня под локоть своей скрюченной рукой. И мы пошли  назад в холл. И  пока мы шли,  я решил сдаться и вверить себя ей. Она была пожилой и хрупкой, но отнюдь не глупой.
     Пока мы спускались, осторожно, словно неся  хру-стальные древние сосуды (а ведь мы были похожи на них), Элен сказала:
     - Подожди внизу. Я пойду в западное крыло, в туалет в коридоре. Знаешь, где это?
     - Да, - кивнул я. - Рядом с фонтанчиком. Но зачем?
     - Я не курила уже лет  пятнадцать,  но хочу закурить  сегодня утром. Не знаю, сколько затяжек смогу сделать, пока сработает детектор  дыма, но это я и хочу узнать.
     Я посмотрел на нее с нарастающим восхищением,  думая  о том, как сильно она  напоминает  мне  мою жену:  Джен поступила бы точно  так же. Элен снова посмотрела на  меня с  озорной  хитрой  улыбочкой.  Я положил ладонь  на  ее прекрасную длинную шею, повернул лицом к себе и слегка поцеловал в губы.
     - Я люблю тебя, Элли, - произнес я.
     - О, как торжественно, - сказала она, но я видел, что ей приятно.
     - А что Чак Хауленд? - спросил я. - У него будут неприятности?
     -  Нет,  потому  что  он  в телевизионной комнате смотрит "Доброе утро, Америка" вместе с парой десятков других людей.  А  я собираюсь улизнуть, как только сработает пожарная сигнализация.
     - Только постарайся не упасть и не ударься, женщина. Я  себе никогда не прощу, если...
     -  Перестань болтать  чепуху.  -  На этот раз она поцеловала меня сама. Любовь двух развалин. Кое  для кого из вас это может показаться смешным, для всех  остальных  -  нелепым, но я  вам так скажу, мой  друг:  нелепая любовь лучше, чем вообще никакой.
     Я  смотрел, как она уходит, двигаясь медленно и неловко  (но палку  она брала только в дождливые дни,  да и то  если боль была очень сильной, в этом проявлялась ее гордость), я ждал.  Прошло пять минут, потом десять, и, когда я уже решил было, что она струсила или не сработала батарейка детектора дыма в туалете, в западном крыле с резким хрипловатым звоном прозвучала  пожарная сигнализация.
     Я  сразу пошел  к кухне, но  медленно  -  торопиться незачем,  пока  не удостоверюсь, что на  моем пути нет Долана. Толпа пожилых людей, большинство из них все еще в своей униформе, вывалила из телевизионной комнаты (здесь ее называли Центром отдыха, как это нелепо), чтобы  посмотреть, что происходит. Я обрадовался, увидев среди них Чака Хауленда.
     - Эджкум, - воскликнул Кент Эйвери, хватаясь одной рукой за костыль,  а второй  рассеянно  хлопая по  пижамным  брюкам. - Это настоящая тревога  или опять просто так? Как ты думаешь?
     - Я думаю, что никто не знает.
     И  в этот  момент  трое санитаров прошли мимо, спеша в западное крыло и крича людям, столпившимся у двери в телевизионную, чтобы те вышли из здания и ждали,  пока все выяснится. Третьим шел Брэд Долан. Он даже не взглянул на меня, проходя, и это меня бесконечно  обрадовало. Когда я спускался дальше к кухне,  мне пришло  в  голову,  что  команда  Эллен Коннелли  - Пол  Эджкум, пожалуй,  переигра-ет  дюжину  Брэдов  Доланов  и  полдюжины Перси Уэтморов, приданных для усиления.
     Повара  в кухне  продолжали убирать  после  завтрака, совсем не обращая внимания на ревущую сирену.
     - Слушай, мистер  Эджкум, - сказал Джордж. - По-моему, Брэд Долан искал тебя. Вы, должно быть, разминулись.
     "Мне повезло",  - подумал  я.  А  вслух сказал, что я  зайду к  мистеру Долану позже. Потом спросил, не осталось ли гренок после завтрака.
     - Конечно, остались, но они уже совсем холодные. Вы сегодня поздно.
     - Да, - согласился я, - но я голоден.
     - Через минуту я поджарю свежие, - сказал Джордж, берясь за хлеб.
     - Не надо, сойдут  и  холодные.  -  Когда он протянул мне  пару  кусков (глядя озадаченно), я  поспешил к двери, чувствуя себя  мальчиком из далеких лет, когда вместо школы я пошел на рыбалку с кусочком рулета, завернутого в пергаментную бумагу, в боковом кармане рубашки.
     Выходя  из  кухни,  я быстро и привычно огляделся в  поисках Долана, не увидел ничего  подозрительного  и  заспешил  к полю  для крокета  и  гольфа, откусывая на ходу кусочки от одного  гренка Я замедлил шаги, входя под  тень деревьев, а когда пошел по тропинке, мои  мысли снова устремились в тот день - следующий день после ужасной казни Эдуара Делакруа.
     В то утро я говорил с Хэлом Мурсом, и он сказал мне,  что из-за опухоли мозга Мелинда вдруг начинает всех проклинать и говорить неприличные слова... что моя  жена позже определила (скорее  наугад, не уверенная, что это именно так)  как  синдром Тоуретта. Дрожащий голос Мурса и  воспоминания о том, как Джон  Коффи вылечил мою "мочевую" инфекцию и сломанный хребет  любимой мышки Делакруа, натолкнули меня на мысль о реальном действии.
     Но было  еще кое-что.  Кое-что, связанное  с руками Джона  Коффи и моим ботинком.
     Так  что  я  позвал ребят, с  которыми  работал и  которым  долгие годы доверял свою жизнь, Дина Стэнтона, Харри Тервиллиджера, Брутуса Ховелла. Они пришли ко мне  на обед, на следующий день после казни Делакруа,  и выслушали меня, пока я излагал свой  план. Конечно, они знали, что Коффи вылечил мышь, Брут  все видел. Поэтому, когда я предположил, что может произойти еще  одно чудо, если мы привезем Джона Коффи  к Мелинде Мурс, они не рассмеялись мне в лицо. Дин Стэнтон  тогда задал наиболее волнующий вопрос: "А что,  если Джон Коффи сбежит во время поездки?"
     - А что,  если он убьет кого-нибудь еще? -  спросил  Дин. - Я  не  хочу потерять работу и не хочу сесть в тюрьму - у меня жена и дети на  иждивении, я  должен  их кормить. Но больше всего я бы  не хотел, чтобы на моей совести оказалась еще одна мертвая девочка.
     Наступило  молчание,  потом все посмотрели на  меня, ожидая  ответа.  Я знал, что все изменится, если скажу то, что уже висело на  кончике языка, мы зашли уже так далеко, что отступать было некуда.
     По крайней  мере  мне отступать  точно некуда.  Поэтому я открыл рот  и ответил.

3

     Позже,  когда  все давно  ушли  и когда я уже  одевался на работу,  она тронула меня  за  плечо,  повернула  к себе лицом и  пристально посмотрела в глаза.
     - Мелинда? - спросила она. Я кивнул.
     - Ты что-то  можешь для нее сделать, Пол?  Действительно что-то сделать или это все несбыточные мечты, вызванные тем, что ты видел вчера ночью?
     Я вспомнил глаза  Коффи, руки  Коффи и то  состояние гипноза, в котором вошел к нему,  когда он позвал. Я вспомнил, как  он протягивал руки к тельцу раздавлен-ного, умирающего Мистера Джинглза. "Пока еще есть время", - сказал он. И те черные мушки, ставшие белыми и пропавшие.
     - Я  думаю,  что  это,  наверное,  единственный ее шанс,  -  вымолвил я наконец.
     - Тогда  используй его, -  сказала она,  застегивая  мою новую  осеннюю куртку. Она  висела  в шкафу с моего  дня  рождения  в  начале сентября,  но надевал я ее всего два или три раза. - Попробуй.
     И она почти вытолкала меня за дверь.

5

     Старый  Тут-Тут сделал последний  заход на  блок "Г"  со своей тележкой где-то без четверти девять. Мы  купили  у него достаточно  снеди,  чтобы  он улыбался.
     - Ну что, ребята, видели мышь? - спросил он. Мы покачали головами.
     - Может, Красавчик  видел, - Тут  качнул головой в сторону  склада, где Перси то ли мыл пол, то ли писал рапорт, то ли чесал свой зад.
     - А зачем тебе? Это  совсем не твое  дело, - осадил его  Брут.  - Крути колеса, Тут. Ты провонял уже весь коридор.
     Тут улыбнулся  своим  неприятным  беззубым и  впалым ртом, потом сделал вид, что нюхает воздух.
     - Это не мой запах, - сказал он. - Это "прощай" от Дэла.
     Хихикая,  он выкатил свою тележку  за  дверь в  прогулочный  дворик.  И продолжал ее катать еще десять лет уже после моего ухода - да что там, после закрытия Холодной Горы, - продавая шоколад и ситро охранникам и заключенным, кто мог это себе  позволить. Даже сейчас я  слышу иногда его в моих снах, он кричит, что жарится, жарится, что он жареный индюк.
     После ухода Тута время стало тянуться, стрелки часов словно замерли. Мы полтора  часа слушали радио, и Уортон визгливо хохотал над Фредом  Алленом в передаче  "Аллея  Аллена", хотя  я очень сомневаюсь,  что он понимал  многие шутки. Джон Коффи сидел на краю койки, сложив руки и не сводя глаз с сидящих за столом дежурного.  Так иногда люди ожидают,  когда объявят нужный автобус на автостанции.
     Перси  вышел из помещения  склада примерно без  четверти одиннадцать  и вручил мне рапорт,  густо  написанный карандашом. Клочья  ластика тут  и там лежали на листе. Он увидел, как я провел по ним пальцем и торопливо сказал:
     - Это только черновик. Я потом перепишу. Как ты думаешь, сойдет?
     Я думал, что это самое наглое очковтирательство из всех, какие я только читал. Но сказал, что все нормально, и он, удовлетворенный, удалился.
     Дин и  Харри  играли в карты, при этом чересчур громко разговаривали  и слишком часто спорили из-за счета, каждые пять секунд поглядывая на медленно ползущие стрелки часов. Кажется, в одной из партий в ту ночь они сыграли три кона  вместо  двух.  В  воздухе  было  слишком  много  напряжения,  мне даже казалось,  что его можно лепить, как глину, и не  чувствовали этого лишь два человека: Перси и Буйный Билл.
     Когда часы показали без десяти двенадцать, я уже больше не мог ждать, и слегка кивнул Дину. Он пошел в  мой  кабинет  с бутылкой "колы", купленной у Тута, и  через пару минут  вернулся.  "Кола" была налита  в  жестяную чашку, которую заключенный не мог разбить, а потом порезаться.
     Я взял чашку и огляделся. Харри, Дин и Брут наблюдали за  мной. Смотрел на меня и Джон Коффи. А Перси нет. Перси вернулся в  склад, где именно в эту ночь  ему было  легче.  Я принюхался к содержимому  чашки и  не почувствовал ничего  друго-го,  кроме  запаха  "Колы  RS",  в те годы  приятно  пахнувшей корицей.
     Я  понес  ее к  камере  Уортона. Крошка  Билли лежал  на  койке.  Он не мастурбировал,  хотя его  шорты  здорово  оттопыривались, и  он периодически пощипывал это место, как искусный контрабасист самую толстую струну.
     - Крошка, - позвал я.
     - Не трогай меня, - отозвался он.
     - Ладно, - согласился я. - Я принес тебе  "колы", чтобы ты вел себя как человек всю ночь,  ведь  уже скоро и твой черед, но, если не хочешь, я выпью ее сам.
     Я сделал вид, что пью, подняв  жестяную кружку (смятую по бокам многими сердитыми ударами о многие прутья решеток) к  губам. Уортон соскочил с койки в мгновение ока, что  меня не удивило. Этот трюк  был не  очень рискованным, большинство заключенных - убийцы, насильники, приговоренные к Олд Спарки, - сходят с ума по сладостям, и этот не был исключением.
     - А ну-ка, дай  сюда, дурак. - Уортон произнес это  таким тоном, словно он был кучером, а я простым крестьянином. - Отдай это Крошке.
     Я  держал кружку недалеко от прутьев решетки,  позволяя ему дотянуться. Если  сделать  наоборот  -  может случиться  катастрофа,  это  скажет  любой охранник, прослуживший в тюрьме достаточно долго.  О та-ких  вещах мы всегда думали, иногда просто маши-нально: так же,  как знали, что  нельзя позволять заключенным называть нас  по именам  и  что  быстрый  звон  ключей  означает тревогу  на блоке, потому что это  звук  бегущего охранника,  а охранники  в тюрьме  не бегают никогда,  разве что в  случае тревоги на этапе. Людям типа Перси Уэтмора этих премудростей не постичь.
     Сегодня, однако, Уортон скорее всего собирался вести  себя  смирно.  Он схватил жестяную кружку, вылакал "колу" в три длинных глотка, а потом звучно отрыгнул.
     - Отлично, - сказал он.
     Я протянул руку:
     - Кружку.
     Он подержал ее секунду, дразня глазами.
     - Думаешь, возьму себе? Я пожал плечами.
     - Мы придем и отберем. Ты отправишься в маленькую  комнату. И это будет твоя последняя "кола". Если только ее не подают в аду, вот и все.
     Его улыбка погасла.
     - Не люблю шуток насчет ада, козел. - Он швырнул кружку через решетку.
     - Вот вам. Забирайте.
     Я поднял кружку. За моей спиной Перси сказал:
     - Какого черта ты вдруг решил дать этому идиоту содовой?
     "Потому что  там столько зелья из лазарета, что хватит, чтобы  проспать двое суток и ничего не почувствовать", - подумал я.
     - У  Пола, - заметил  Брут,  -  запас  милосердия  не ограничен, и  оно падает, словно дождь с райских небес.
     - Чего? - спросил Перси, нахмуриваясь.
     - Я говорю, у  него  доброе  сердце. Всегда было, таким и останется. Не хочешь сыграть в "безумные восьмерки", Перси?
     Перси фыркнул:
     - Только не в "Пьяницу" и не в "Ведьму", это самые глупые игры в мире.
     - Поэтому  я думал, что тебе будет интересно сыграть в несколько рук, - сладко улыбнулся Брут.
     -  Умные все какие, - сказал  Перси и шмыгнул в мой  офис. Мне не очень нравилось, что эта мелкая крыса сидит за моим столом, но я промолчал.
     Время  тянулось  медленно. Двенадцать двадцать,  двенадцать тридцать. В двенадцать сорок Джон Коффи  поднялся с койки и стал у двери камеры, держась руками за прутья решетки. Мы с Брутом прошли до камеры Уортона и заглянули в нее.  Он  лежал на  койке,  улыбаясь  в потолок. Глаза его были  открыты, но напоминали стеклянные шарики. Одна рука лежала на груди,  вторая свесилась с койки, пальцы касались пола.
     - Боже, - проговорил Брут, - от Крошки Билли до Вилли Плаксы - всего за один час. Интересно, сколько таблеток морфина Дин положил в этот тоник?
     - Достаточно.  -  Мой  голос слегка  задрожал.  Брут  этого  мог  и  не заметить, но я услышал. - Пошли.
     - Ты не хочешь подождать, пока этот красавчик отключится?
     - Он уже отключился, Брути. Он просто слишком под кайфом, чтобы закрыть глаза.
     - Ты начальник, тебе  виднее. - Он оглянулся,  ища  Харри, но Харри был уже рядом.  Дин сидел прямо  за столом дежурного, перетасовывая  колоду карт так сильно  и  быстро, что было странно,  что они не  загораются, при каждом перехвате колоды бросая взгляд налево, на мой кабинет. Следя за Перси.
     - Уже пора? - спросил  Харри. Его длинное лошадиное лицо казалось очень бледным над синей форменной блузой, но вид у него был решительный.
     - Да.  Если мы хотим успеть, то  пора. Харри  перекрестился и поцеловал большой палец. Потом отправился в смирительную комнату, открыл ее и вернулся со смирительной  рубашкой.  Он подал ее Бруту.  Мы втроем  прошли по Зеленой Миле. Коффи у двери своей камеры проводил нас взглядом и не сказал ни слова. Когда мы дошли до стола дежурного,  Брут спрятал рубашку  за спину, что  при его комплекции было довольно легко.
     - Повезло, - сказал Дин. Он  был так же бледен, как и Харри, но и столь же решителен.
     Перси сидел за моим столом,  именно так, на моем стуле, и хмурился  над книгой, которую таскал повсюду с собой последние несколько  ночей: не "Арго" или "Для  мужчин",  а  "Уход  за  душевнобольными в лечебницах".  Но  по его виновато-встревоженному взгляду, брошенному на нас, можно было подумать, что это "Последние дни Содома и Гоморры".
     - Чего еще? - спросил он, быстро захлопывая книгу. - Что вам нужно?
     - Поговорить с тобой, Перси, - сказал я. - Вот и все.
     Однако  по  нашим  лицам  он  понял, что  мы  явились  вовсе не  только поговорить, поэтому вскочил и бросил-ся -  почти бегом - к открытой двери  в помещение склада.  Он подумал, что мы пришли  рассчитаться  с ним и надавать оплеух.
     Харри отрезал ему путь к отступлению и стал  Вт дверях, сложив на груди руки.
     - А ну! - Перси повернулся ко мне в тревоге, но стараясь  не показывать ее. - Что это еще?
     - Не спрашивай,  Перси.  - Я думал, что все пройдет нормально, я буду в норме, раз уж мы начали эту  безумную аферу,  но что-то  не получалось. Я не верил,  что  делаю это.  Словно в плохом сне.  Мне все казалось, что вот-вот жена  разбудит меня и скажет, что  я стонал во сне. - Лучше, если ты с  этим смиришься.
     -  А  что  у Ховелла  за  спиной? - срывающимся голосом спросил  Перси, поворачиваясь, чтобы лучше рассмотреть Брута.
     - Ничего.
     - Ну, это, я думаю... -  Брут вытащил смирительную рубашку и помахал ею у бедра, словно матадор мулету перед броском быка.
     Перси вытаращил глаза и рванулся. Он хотел бежать, но Харри схватил его за плечи, и получился лишь рывок.
     -  Отпустите меня? - закричал Перси, пытаясь вырваться из  рук Харри, - но  тщетно.  Харри  был  тяжелее фунтов на  сто,  и  мускулы у него,  как  у лесоруба,  однако  у  Перси хватило сил  протащить Харри почти  до  середины комнаты и смять неприятный зеленый ковер,  который я все собирался заменить. На секунду я  даже подумал,  что он вырвет  Харри  руку,  ведь  страх  может прибавить сил.
     - Успокойся, Перси, - сказал я. - Будет легче, если...
     - Перестань успокаивать меня, невежа, - завопил Перси, дергая плечами и пытаясь высвободить руки. - Оставьте меня! Все! Я знаю людей! Больших людей! Если вы не перестанете, вам всем  придется  отправиться в  Южную Каролину за тарелкой супа на общественной кухне!
     Он опять рванулся вперед и ударил бедром по моему столу. Книга, которую он  читал -  "Уход за душевнобольными  в  лечебницах", подскочила, и из  нее выпала  спрятанная  внутри  маленькая брошюрка.  Неудивительно,  что  Перси глядел  виновато,  когда мы  вошли.  Это были  не  "Последние дни  Содома  и Гоморры",  а  книжечка,  которую мы  иногда  давали  сексуально  озабоченным узникам  за хорошее поведение. Я уже  упоминал о  ней,  по-моему,  маленькая книжечка комиксов, где Олив Ойл спала со всеми, кроме малыша Свит Пи.
     Мне  показалось  печальным,  что  Перси  в  моем  кабинете изучал такую примитивную  порнушку, Харри  тоже глядел  с отвращением,  насколько  я  мог видеть  его  из-за напряженного плеча  Перси, а  Брут залился  смехом, и это вывело Перси из борьбы на какое-то время.
     -  Ах, Перси, -  произнес  он. - Что скажет мама?  Что по этому  поводу скажет губернатор?
     Перси густо-густо покраснел.
     - Заткнитесь. И оставь маму в покое.
     Брут  передал  мне  смирительную рубашку  и  приблизил лицо  вплотную к Перси.
     - Конечно. Просто будь хорошим мальчиком и вытяни ручки.
     Губы Перси дрожали, а глаза блестели слишком ярко. Он был готов вот-вот расплакаться.
     -  Не буду,  - сказал  он  детским  дрожащим  голосом,  -  и вы меня не заставите. - Потом стал громко звать на помощь. Харри моргнул мне, я ответил тем же. Если и был  момент, когда все  дело могло рухнуть, так именно тогда. Но Брут так  не считал.  Он никогда  не сомневался. Он зашел за спину Перси, стал  плечом к плечу с Харри,  который все еще  держал руки Перси у него  за спиной. Брут поднял руки и взялся за уши Перси.
     - Прекрати орать. Если  не хочешь получить пару самых уникальных чайниц в мире.
     Перси перестал кричать о  помощи и просто стоял, дрожа и  глядя вниз на обложку комиксов, где Попай  и Олив забавлялись в  такой позе,  о которой  я только слышал, но ни разу  не  пробовал. "О Попай!" - написано было в шарике над головой Олив. "Оп-оп-оп-оп", - красовалось над  головой Попая. Он  еще и трубку курил при этом.
     - Вытяни руки, -  приказал  Брут, - и хватит валять  дурака. Делай, как говорят.
     - Не буду, - упорствовал Перси. - Не буду, и вы меня не заставите.
     - Ты очень сильно, просто жестоко ошибаешься, - сказал Брут, хлопнул по ушам Перси и стал  крутить их, словно ручки конфорок у плиты. Плиты, которая готовит так,  как ты хочешь. Перси жалобно вскрикнул от боли и удивления - я бы многое  отдал, чтобы этого не слышать. В его крике звучали не только боль и удивление,  в  нем  было понимание.  Впервые  за  свою жизнь  Перси  вдруг осознал, что  ужасные  вещи случаются не только с другими  людьми, у которых нет родственника-губернатора. Я хотел сказать Бруту, чтобы он перестал,  но, конечно же, не мог. Мы зашли слишком далеко. Все, что я  мог,  это напомнить себе, что Перси провел Делакруа через одному Богу известно какие муки просто
потому, что Делакруа  посмеялся  над ним.  Однако это  не  утешало. Возможно потому, что я создан иначе, чем Перси.
     - Протяни сюда ручки, милый, - попросил Брут, - иначе получишь еще.
     Харри уже отпустил юного мистера Уэтмора. Всхлипывая, как маленький, со слезами, уже бегущими по щекам. Перси вытянул руки перед собой, как лунатик в кинокомедии. Я в мгновение ока  надел на них рукава смирительной рубашки и едва успел натянуть рубашку на  плечи Перси, как Брут отпустил  его  уши  и схватил завязки  на манжетах.  Он обкрутил руки Перси крест-накрест, так что они теперь  были  крепко  прижаты  к  груди.  Харри тем  временем  застегнул застежки  на спине  и завязал  завязки.  После того, как  Перси сдался,  вся операция заняла не более десяти секунд.
     - Вот и хорошо, милый, - сказал Брут. - Теперь вперед.
     Но он не пошел.  Он посмотрел на Брута, потом обратил свои испуганные, вопрошающие глаза ко мне.  И куда делись его угрозы насчет того,  что мы все
от-правимся в Южную Каролину за бесплатной кормежкой!
     - Пожалуйста, - прошептал он хрипло и сквозь слезы, - только  не сажай меня к нему, Пол.
     И  тогда я  по-нял,  почему  он  так  запаниковал, почему  так  яростно сопротивлялся. Он думал, что мы собираемся подсадить его в камеру к Буйному Биллу Уортону и что наказанием за сухую губку станет анальный секс в сухую с заклю-ченным  психопатом. Но  вместо сочувствия я ощутил  лишь  отвращение к Перси и еще больше утвердился в своем решении. В конце концов, он судил  нас по себе: что бы сделал он, окажись на нашем месте.
     - Нет, не к Уортону, Перси, -  успокоил я. - В смирительную комнату. Ты посидишь  там  часика три-четыре один в темноте и  подумаешь  о  том, что ты сделал  с  Дэлом. Наверное,  тебе уже поздно учиться тому,  как люди  должны вести себя, во всяком  случае так думает  Брут,  но я - оптимист. А  теперь, иди.
     И  он  пошел,  бормоча  себе под нос,  что мы об этом  пожалеем,  очень пожалеем, как пить дать, но в целом, казалось, он успокоился и расслабился.
     Когда  мы препроводили  его  в  коридор. Дин посмотрел  на  нас с таким искренним удивлением и наивностью, что  я рассмеялся бы, не  будь дело таким серьезным. Лучшую игру я видел только в грандревю.
     -  Слушайте, вам не кажется, что шутка зашла слишком  далеко? - спросил Дин.
     -  А  ты заткнись,  тебе же на  пользу,  - прорычал Брут. Эти фразы  мы придумали за обедом, и для меня они так и прозвучали, как часть сценария, но если  Перси был достаточно испуган и растерян, то  они могли  бы дать работу Дину Стэнтону, если придется туго. Сам я так не думал, но все бывает. Каждый раз, когда я сомневался, я вспоминал о Джоне Коффи и о мышонке Делакруа.
     Мы прогнали Перси вдоль Зеленой Мили, он спотыкался и выкрикивал, чтобы мы шли помедленнее, а то он упадет лицом прямо на пол. Уортон лежал на своей койке, но мы гнали Перси слишком быстро, чтобы я успел заметить, спит он или нет. Джон Коффи стоял у двери камеры и смотрел.
     - Ты - плохой человек, и ты заслужил эту темную комнату, - произнес он, но, по-моему, Перси его не услышал.
     Когда мы вошли  в смирительную комнату, щеки Перси  были пунцовые и  по ним текли  слезы,  глаза вращались в орбитах,  волосы сбились на лоб.  Харри одной рукой вытащил пистолет Перси, а другой - его драгоценную дубинку.
     -  Получишь обратно, не  беспокойся,  -  сказал  Харри.  Он  был слегка смущен.
     - Жаль, я не смогу сказать это о твоей работе, - огрызнулся  Перси. - О работе для вас всех. Вам это так не сойдет! Не сойдет!
     Он  явно  готов  был  продолжать орать, но  у нас не оставалось времени слушать  его проповеди.  В  моем  кармане лежал рулон липкой  ленты - предка нынешней клейкой ленты. Перси увидел и  стал  уклоняться. Брут  схватил  его сзади и держал, пока я не  заклеил лентой  ему рот,  закрепив для надежности концы  почти на затылке.  Ну, потеряет он клок волос,  когда  будут отдирать ленту, а еще губы серьезно потрескаются, но мне было уже все  равно. Мне уже хватило Перси Уэтмора по горло.
     Мы  отошли от  него.  Он  стоял  посредине  комнаты,  под  забранной  в металлическую  сетку лампочкой,  в  смирительной рубашке,  дыша воспаленными ноздрями и издавая сдавленные, мычащие звуки из-под пленки. Во всяком случае он был очень похож на тех заключенных, которых мы держали в этой комнате.
     -  Чем  тише  ты  станешь вести  себя,  тем  скорее выйдешь  отсюда,  - наставлял его я. - Постарайся это запомнить, Перси.
     - А  если  будет  одиноко, вспомни  об Олив Ойл, - посоветовал Харри. - Оп-оп-оп-оп.
     Потом мы вышли. Я закрыл дверь, а  Брут защелкнул оба замка. Дин  стоял чуть выше на Миле, около камеры Коффи. Он уже  вставил ключ в верхний замок. Мы  четверо молча переглянулись. Слова  были не нужны. Колесо завертелось, и нам оставалось лишь надеяться на то, что все  пройдет, как мы задумывали, не перескакивая зубцов на шестеренках.
     - Ты все еще хочешь проехаться, Джон? - спросил Брут.
     - Да, сэр, - ответил Коффи. - Думаю, да.
     - Хорошо. - Дин открыл первый замок, вынул ключ и вставил его во второй замок.
     - Нам надо тебя заковывать цепью, Джон? - спросил я.
     Коффи, кажется, задумался.
     - Можно, если хотите, - проговорил он наконец. - Но не нужно.
     Я  кивнул Бруту, отодвинувшему  дверь камеры, потом повернулся к Харри, который  почти направил  на него пистолет Перси  сорок пятого калибра, когда Коффи выходил из камеры.
     - Отдай это Дину, - сказал я.
     Харри  встрепенулся,  словно  очнувшись  от  дремы, увидел  пистолет  и дубинку Перси в своих руках и передал их Дину. А Коффи тем временем оказался в коридоре и своим голым черепом чуть не задел лампочки на потолке. Когда он стоял, сложив  руки перед  собой и опустив плечи,  я  опять подумал,  что он похож на огромного пойманного медведя.
     - Запри игрушки  Перси в ящике стола дежурного, пока мы не  вернемся, - приказал я.
     - Если вернемся, - добавил Харри.
     - Хорошо, - сказал мне Дин, не обращая внимания на Харри.
     -  А если кто-нибудь придет, вообще-то никто не должен, но если  вдруг, то что ты скажешь?
     -  Что  Коффи разволновался к полуночи.  - Дин  был  похож на студента, отвечающего  на экзамене.  -  Что  нам пришлось запихать его  в смирительную рубашку и  поместить в смирительную комнату. Если возникнет шум, то тот, кто услышит, подумает, будто это он. - Дин кивнул в сторону Джона Коффи.
     - А где мы? - допытывался Брут.
     - Пол в администрации,  работает с  делом Дэла и свидетелями, - ответил Дин.  - Это сейчас особенно  важно,  потому  что казнь прошла так ужасно. Он сказал, что скорее всего пробудет там остаток смены. Брутус, Харри и Перси в прачечной, стирают одежду.
     Да,  вот так обычно и говорили. В  прачечной, в  комнате  снабжения  по ночам иногда  играли в  очко,  покер  или  преферанс. Что  бы  ни  было,  но охранники, участвовавшие в этом, говорили, что стирают  свою одежду. На этих сборищах иногда пили самогон, а вахту несли по очереди.
     Так было, наверное,  во все времена и во всех тюрьмах.  Когда все время проводишь в заботах о грязных людишках, сам поневоле запачкаешься. Во всяком случае, нас  вряд  ли стали бы проверять. К "стирке одежды" в Холодной  Горе относились с большим уважением.
     -  Именно  так,  -  сказал  я, поворачивая Коффи  вокруг  и подталкивая вперед. - А если все сорвется, Дин, то ты ничего не знаешь.
     - Легко сказать, но...
     В  этот момент  из-за решетки камеры  Уортона высунулась  худая рука  и ухватилась за  каменный  бицепс Коффи.  Мы аж  вскрикнули. Уортон должен был спать  как убитый, а он стоял,  чуть  покачиваясь  вперед-назад,  как боксер после удара, и мутно скалился.
     Удивительной  была реакция  Коффи. Он не  отскочил, но  тоже вскрикнул, выпуская  воздух   сквозь   зубы,  словно  коснулся   чего-то  холодного   и неприятного. Его  глаза расширились,  и на  секунду он  показался мне другим человеком, словно  другой вставал по  утрам и ложился спать вечером. Он  был живой  - тогда, когда хотел, чтобы  я  зашел в его  камеру и он смог до меня дотронуться. "Помочь мне", говоря  языком Коффи.  Он так  же выглядел, когда вытянул руки за мышью. И сегодня, в третий раз, его лицо озарилось, словно в мозгу вдруг зажгли лампу. Но сейчас совсем не так.
     Его лицо стало холодным, и я впервые подумал, что может случиться, если вдруг Джон Коффи впадет в ярость. У  нас были пистолеты, мы могли застрелить ею, но побороть его было бы нелегко.
     Я прочел  подобные мысли на  лице Брута,  но Уортон продолжал скалиться окаменевшей улыбкой.
     - А куда это ты идешь? - Это прозвучало скорее как "Куа эа ты ош?"
     Коффи стоял неподвижно, переводя  взгляд с лица Уортона  на его руку. Я не  мог понять  выражения  его  лица. Я видел,  что оно разумное, но  не мог понять, что оно означало. За Уортона я не беспокоился совсем. Он не вспомнит ничего потом, сейчас он, как пьяница, гуляющий в отключке.
     - Ты - плохой человек,  - прошептал  Коффи, и я не разобрал, что было в его  голосе: боль,  злость  или  страх. Наверное, все  вместе.  Коффи  снова посмотрел на руку, сжимающую  его бицепс, словно на насекомое, которое могло бы очень больно укусить, если бы имело разум.
     - Правильно, ниггер, - пробормотал Уортон с  мутной кривой ухмылкой. - Плохой, как тебе и не снилось.
     Я вдруг ясно почувствовал, что должно произойти что-то ужасное, что-то, способное  кардинально изменить запланированный  ход событий, как  внезапное землетрясение может изменить русло реки. Это должно было случиться, и ни я, ни кто другой из нас ничего не мог поделать.
     Потом Брут, наклонившись, отодрал руку Уортона от  плеча Джона Коффи, и это чувство  исчезло. Словно  разомкнулась  потенциально опасная цепь. Я уже говорил, что за время моей работы в  блоке "Г" телефон губернатора не звонил ни разу. Это правда,  но я представил, что, если бы он хоть  раз зазвонил, я испытал бы такое  же облегчение, как тогда, когда Брут убрал руку Уортона от человека, возвышающегося рядом со мной.  Глаза  Коффи  сразу потухли, словно выключили свет, горевший изнутри,
     - Ложись, Билли,  - сказал Брут.  - Отдохни. - Так обычно  я успокаивал ребят, но сейчас я не возражал, чтобы Брут говорил моими словами.
     - Может, и лягу, -  согласился Уортон. Он отступил, покачнулся, чуть не опрокинулся,  но  в  последнюю секунду  удержал равновесие.  -  О  Боже, вся комната качается. Словно я пьян.
     Он сделал шаг к койке, не спуская мутных глаз с Коффи.
     -  Негры должны иметь  свой электростул, -  заявил он. Потом его колени подогнулись, и  он  плюхнулся на койку. Еще  до  того, как  голова коснулась тонкой тюремной подушки, Уортон захрапел, темно-синие тени проступили у него под глазами, а кончик языка высунулся наружу.
     -  Боже,  как  он  сумел подняться с таким  количеством  наркотиков?  - прошептал Дин
     -  Неважно, теперь он готов. Если опять начнет,  дай ему еще таблетку в стакане воды. Но не больше одной. Нам не нужно его убивать
     -  Говори  за  себя,  - проворчал  Брут  и  подозрительно  посмотрел на Уортона. - Таких обезьян нельзя убить наркотиками. Они от них расцветают
     - Он - плохой человек, - повторил Коффи, но  на этот раз  более  низким голосом, словно был не очень уверен в том, что говорит.
     - Правильно, - согласился Брут. -  Самый  подлый. Но  теперь он нам  не нужен, танцевать с  ним танго мы не  собираемся. - Мы опять пошли, вчетвером окружая Коффи, как почитатели вокруг своего идола.
     - Скажи мне, Джон, а ты знаешь, куда мы ведем тебя?
     - Помочь, - сказал он. -  По-моему... помочь... да-ме? - И он посмотрел на Брута с надеждой и тревогой. Брут кивнул.
     -  Правильно. Но откуда  ты узнал?  Как ты узнал?  Джон Коффи тщательно обдумал вопрос, но потом покачал головой.
     - Я  не  знаю. Сказать по  правде,  босс,  я мало  чего знаю вообще.  И никогда не знал.

7

     До дома Хэма Мурса в Чимни Ридже было сорок километров, и в медленном и тряском фермерском грузовике Харри  Тервиллиджера  дорога заняла более часа. Жутковатая была  поездка, и хотя мне  кажется сейчас,  что все ее мельчайшие подробности  еще  живы в  памяти  - каждый  поворот, холмик, каждая выбоина, моменты  страха (их было  два), когда навстречу проехали грузовики,  -  я не уверен,  что  смогу сейчас  описать свои  ощущения, когда мы сидели в кузове вместе с Джоном Коффи,  завернувшись, как индейцы, в  старые одеяла, которые Харри предусмотрительно взял с собой.
     Скорее всего, я ощущал себя потерявшимся: такая глубокая и острая боль, которую  ощущает ребенок,  когда осознает,  что  зашел  куда-то не туда, все дорожные знаки  незнакомы, и он  не знает,  как найти дорогу  домой. Я вышел ночью из тюрьмы с заключенным, и не  просто с заключенным, а  с осужденным и приговоренным к смертной казни за убийство двух маленьких девочек. Моя вера в то, что он невиновен,  не будет иметь никакого значения, если нас поймают. Мы все сядем  в тюрьму, да и Дин Стэнтон наверняка тоже. Я поставил на карту свою жизнь  из-за ужасной  казни Делакруа и  еще из-за  веры в то,  что этот сидящий рядом  верзила, возможно, сумеет вылечить женщину со злокачественной опухолью  мозга. Но, глядя, как Джон Коффи рассматривает звезды,  я вдруг  с испугом  понял, что больше  в это не верю, если  вообще верил. Моя "мочевая" инфекция  казалась  сейчас далекой  и незначительной,  как часто  бывает  с ощущениями резкой  боли  (если  женщина  действительно помнила бы, как  было больно при  родах первого ребенка, сказала  однажды моя мать, она никогда не родила бы второго). А что до Мистера Джинглза, разве не  могли мы ошибиться, думая, что Перси раздавил его? Или этот Джон, у которого,  несомненно,  есть какая-то гипнотическая сила,  как-то обманул нас, заставив поверить, что  мы что-то видели,  чего на  самом деле  не было? И вот теперь это дело с  Хэлом Мурсом. В тот день,  войдя неожиданно в его  кабинет, я  встретил дрожащего, плачущего старика. Но я не думаю, что это истинное лицо начальника тюрьмы. Я полагаю, что настоящий начальник Мурс  - это человек, который однажды сломал руку заключенному, бросившемуся на него с ножом, человек, который с циничной точностью указал мне, что мозги Делакруа все равно поджарятся, независимо от
того, кто  будет  распорядителем  на казни.  Неужели я считал, что  Хэл Мурс спокойно  отойдет  в  сторону и даст нам  ввести  в  его  дом приговоренного детоубийцу, чтобы тот наложе-нием рук исцелил его жену?
     Мои сомнения росли  стремительно, пока  мы  ехали. Я  просто не понимал уже, почему сделал то, что сделал,  или почему заставил  остальных ехать  со мной  в эту безумную ночную поездку, и я не верил, что у нас есть шанс выйти сухими - ни малейшего шанса в рай с грехами, как говорят старые заключенные. Но  я  не высказал  вслух  ничего,  хотя  мог бы.  Окончательно мы  потеряли контроль над ситуацией, только когда подъехали к  дому Хэла Мурса.  Что-то - наверное, какие-то волны восторга, исходящие  от  гиганта рядом  со мной,  - удержали  меня  от того, чтобы постучать в  крышу кабины и закричать  Харри, чтобы поворачивал назад и ехал в тюрьму, пока еще есть время.
     Вот в таком настроении  пребывал  я, когда мы съехали с шоссе на дорогу номер пять, а с нее на дорогу Чимни Ридж.  Через каких-то пятнадцать минут я увидел силуэт крыши, закрывающий звезды, и понял, что мы приехали.
     Харри переключил  со  второй на  более низкую передачу (думаю,  за  всю дорогу он переключился  лишь один  раз  -  на  верхнюю). Двигатель  фыркнул, вогнав в дрожь  весь грузовик, словно тот тоже боялся того, что лежало прямо перед нами.
     Харри  съехал  на  усыпанную гравием дорожку, ведущую к дому  Мурсов, и остановил  свой рычащий грузовик позади изящного "бьюика" начальника тюрьмы. Впереди  и  слегка справа  возвышался ухоженный,  с  иголочки, дом в  стиле, который называется по-моему, "Кейп Код". Дома  такого типа должны смотреться несколько необычно в наших горах, но этот был  как раз к месту. Вышла  луна, ее серп был чуть шире сегодня, и в ее свете я увидел, что двор, всегда такой опрятный,  совсем  заброшен.   Наверное,  это  из-за   листьев,  которые  не убирались.  Обычно этим занималась Мелинда,  но  в эту осень  Мелинде  не до листьев, и больше она осенних листьев не увидит. В этом была суровая правда, и я сошел  с ума, если  поверил, что этот идиот с нездешними глазами  сможет что-то изменить.
     Возможно, еще было не поздно  спасти  себя.  Я собирался встать, одеяло сползло  с плеч. Я хотел наклониться, постучать в стекло водителя и  сказать Харри, что надо убираться к черту отсюда, пока...
     Джон Коффи схватил  мое запястье своей могучей рукой и усадил назад так легко, как я бы справился с двухлетним ребенком.
     - Смотри, босс, - сказал он, показывая. - Кто-то не спит.
     Я посмотрел  в  направлении его  пальца  и почувствовал, как сердце мое упало.  В одном из  задних окон  я  увидел вспышку света.  Скорее  всего,  в комнате, где  теперь Мелинда  проводит дни и  ночи.  Она, наверное, уже не в состоянии ходить по лестнице, как не может выйти,  чтобы убрать листья после недавней грозы.
     В  доме,  конечно,   услышали  грузовик  -  проклятый  "фармолл"  Харри Тервиллиджера, его двигатель рычал и фыркал во всю длину выхлопной трубы, не обремененной никаким глушителем. Черт, а Мурсы вообще, наверное, в эти  ночи спят плохо.
     Свет приближался к фасаду  дома  (кухне), потом к  гостиной  наверх,  к передней, к окну над входом.  Я наблюдал  за его перемещением,  как человек, стоящий  у  бетонной  стены и  докуривающий  последнюю  сигарету,  следя  за медленно  приближающимся  огневым взводом. Но даже  тогда я еще не  до конца осознавал, что уже слишком поздно, пока неровный гул двигателя "фармолла" не замолк, не заскрипели дверцы и не хрустнул гравий под ногами Харри и Брута.
     Джон встал и потянул меня за собой. В тусклом  свете его лицо  казалось оживленным и  напряженным. А почему  бы и нет? Я, помню,  подумал так в  тот момент. Почему бы ему не быть напряженным? Он ведь дурак.
     Брут и Харри стояли плечом к плечу около кузова, как дети  в грозу, и я увидел, что они оба так же напуганы и растеряны, как и я. От этого мне стало еще хуже.
     Джон спрыгнул вниз. Хотя для  него  это  был скорее шаг, а не прыжок. Я спрыгнул за ним, жалкий,  на негнущихся ногах.  Я  растянулся  бы  прямо  на холодном гравии, не поймай он меня за плечо.
     - Это  ошибка, - произнес  Брут тихим хриплым голосом. Глаза  его  были огромные и перепуганные. - Боже Милосердный, Пол, где были наши головы?
     - Уже слишком поздно, - сказал я. Я толкнул Коффи в ногу, и он послушно отошел и стал рядом с Харри. Потом я сжал  локоть  Брута,  словно мы были на свидании, и  мы  вдвоем пошли к крыльцу, где теперь  горел  свет. - Говорить буду я, понятно?
     - Да, - согласился Брут. - Именно это сейчас я только и понимаю.
     Я оглянулся через плечо:
     - Харри, стой с ним у грузовика, пока не позову. Я не  хочу, чтобы Мурс увидел  его, пока я  не подготовлюсь. -  Разве  что  я не буду готов вообще. Сейчас я это знал.
     Едва  мы с  Брутом дошли до крыльца, входная  дверь резко распахнулась, так что  молоточек ударил по  пластинке.  Перед нами стоял Хэл Мурс в  синих пижамных  брюках  и  полосатой  футболке, его седые  волосы торчали в разные стороны. У этого человека за время службы появилась тысяча врагов, и он знал об  этом. Пистолет, который  он сжимал в  правой руке - известной марки "Нед Бантлайн специал",  с  ненормально длинным стволом,  - этот пистолет, всегда висевший над камином, принадлежавший еще деду,  сейчас был  направлен отнюдь
не в пол, он смотрел прямо на нас (я видел это, ощущая холодок в животе).
     - Кого это, черт  побери, принесло в полтретьего ночи? - спросил  он. В голосе  Мурса я  не услышал  страха. И не заметил, чтобы его  трясло.  Рука, державшая пистолет, была тверда, как камень.  - Отвечайте,  а  то... - Ствол пистолета начал подниматься.
     - Перестань, начальник.  - Брут поднял руки вверх ладонями к человеку с пистолетом. Я никогда не слышал, чтобы его голос так звучал, словно дрожание рук Мурса каким-то образом перешло на горло Брутуса Ховелла.
     - Это мы! Пол и... это мы!
     Брут сделал шаг вперед, так что свет над крыльцом полностью осветил его лицо. Я  присоединился к нему. Хэл Мурс смотрел то на одного, то на другого, и его агрессивная решительность уступила место недоумению.
     - Что вы тут делаете? -  спросил  он. - Ведь сейчас  ночь, к тому же вы должны быть на дежурстве.  Я знаю, у меня есть  график в мастерской. Так что какого  черта...  О Боже. Надеюсь не локаут? И не мятеж? -  Он посмотрел  на нас, и взгляд его стал настороженным. - А кто еще там у грузовика?
     "Говорить буду я".  Так я приказал Бруту, и вот настало время говорить, а я не мог  даже рта раскрыть. По  дороге на работу в тот вечер  я тщательно продумал,  что скажу,  когда мы  доберемся,  и  мне  казалось, это  не будет звучать  слишком безумно. Не нормально - в  этом  деле ничего нормального не было, - но хотя бы чуть ближе к нормальному, чтобы впустить нас и дать шанс. Дать шанс Джону.  Но сейчас все мои тщательно отрепетированные слова утонули в волнах растерянности. Мысли  и образы  - горящий Дэл, умирающая мышь, Тут, дергающийся  на  Олд  Спарки с криками, что он жареный  индюк, - вертелись в моей голове, как песок во время песчаной бури. Я верю, что в мире есть добро
и оно так или иначе исходит от любящего  Бога.  Но  я уверен, что есть еще и другая сила, такая же реальная, как Бог, которому я  молился всю свою жизнь, и она направлена  на  то,  чтобы  разрушить все наши добрые  порывы.  Это не Дьявол (хотя я верю и в то, что он существует), а своего рода демон раздора, озорной  и глупый, который радостно  смеется,  когда  старик поджигает себя, пытаясь  раскурить трубку,  или когда любимое  всеми  дитя берет в  рот свою первую рождественскую игрушку и умирает  от  удушья.  Я  много  лет об  этом думал,  всю дорогу из  Холодной Горы до Джорджии  Пайнз, и уверен,  что в ту ночь именно эта сила действовала  на нас,  расстилаясь, как туман, и пытаясь не допустить Джона Коффи к Мелинде Мурс.
     - Начальник...  Хэл...  Я...  - Все, что я  пытался  сказать,  не имело смысла.
     Он  снова  поднял пистолет,  направляя  его между  мной и Брутом  и  не слушая. Его покрасневшие глаза вдруг округлились.
     И  тут  подошел Харри Тервиллиджер,  которого  так или иначе  тащил наш парень, улыбающийся широко и чарующе.
     -  Коффи, -  вдохнул Мурс.  - Джон Коффи. - Он втянул в  себя воздух  и закричал  пронзительным,  но сильным голосом:  - Стой! Стой, где  стоишь или буду стрелять!
     Откуда-то из-за спины слабый и неуверенный женский голос позвал:
     - Хэл?  Что ты там делаешь? С кем это ты там беседуешь,  долбаный сукин сын?
     На  секунду  Мурс  повернулся  на  звук голоса  жены,  лицо  его  стало растерянным  и полным  отчаяния.  Всего  на  секунду, как  я сказал,  но мне хватило бы, чтобы  выхватить пистолет из его руки.  Однако я не  мог поднять своих собственных  рук.  Будто  к  ним  привязали  гири. Голова  была  полна разрядов,  словно   радио,  пытающееся   передавать   программы   в   грозу. Единственные чувства,  которые, я помню,  испытывал  в тот момент, - страх и смущение за Хэла.
     Харри и Джон Коффи дошли до  ступеней. Мурс отвернулся  и  снова поднял пистолет. Позже он сказал, что действительно,  в самом деле хотел застрелить Коффи; он предположил, что  всех  нас захватили и  что  человек,  являющийся мозговым центром происходящего, находится у грузовика, прячась в тени. Он не понял, почему мы приехали к его  дому, но самой  вероятной причиной казалась месть.
     Однако прежде чем он успел выстрелить, Харри Тервиллиджер вышел вперед, стал перед Коффи и заслонил собой, насколько мог. Коффи не заставлял его это делать, Харри так поступил по собственной воле.
     -  Нет,  начальник  Мурс,  - сказал  он. -  Все  нор-мально.  Никто  не вооружен, никто не пострадает, мы здесь, чтобы помочь!
     -  Помочь?  - Изогнутые,  спутанные  брови  Мурса сдвинулись. Глаза его сверкнули. Я не мог отвести глаз от ствола его  "Бантлайна". - Помочь в чем? Помочь кому?
     И  словно в ответ  опять  раздался голос  пожилой женщины, недовольный, уверенный и явно безумный:
     -  Иди  сюда,  сукин  сын, и  заставь  свой  член  работать! Зови своих долбаных друзей! Пусть и они развлекутся!
     Я посмотрел на Брута,  потрясенный  до глубины души. Я  понял,  что она ругается, что  это опухоль как-то  заставляет ее ругаться, -  но то  были не просто ругательства, а нечто гораздо большее.
     - Что  вы  здесь  делаете? -  снова спросил Мурс.  Решительности в  его голосе  заметно поубавилось после срывающихся криков жены. - Я не понимаю. В тюрьме что, ЧП или...
     Джон  отстранил  Харри - просто  взял и передвинул в  сторону,  - потом взошел  на крыльцо. Он стал между мной и Брутом, такой большой, что чуть  не столкнул нас в кусты  остролиста по сторонам крыльца. Мурс проследил за  ним глазами так, словно пытался разглядеть верхушку высокого дерева. И вдруг для меня все встало на свои  места.  Дух сомнений, ворошивший мои  мысли, словно сильные  пальцы,  перебирающие  песок  или рис, улетучился. Я  понял, почему Харри смог действовать, когда мы с Брутом были в состоянии лишь стоять перед боссом  в  растерянности  и  нерешительности. Харри находился с Джоном...  и какой бы дух ни противостоял той демонической силе, он в ту ночь жил в Джоне Коффи. И, когда Джон вышел  вперед к начальнику  Мурсу, это был тот  дух - я его представляю  как нечто  белое,  - и он взял ситуацию в свои руки. Другая сила  не  исчезла,  но  я видел,  как  она уползает прочь, словно  тень  под внезапным ярким светом.
     - Я хочу помочь, - сказал Джон Коффи. Мурс поднял на него взволнованный взгляд, рот его открылся. Когда Коффи забрал "Бантлайн специал"  из его руки и передал мне, Хэл,  по-моему, этого даже  не заметил.  Я осторожно  опустил курок. Позднее, проверив барабан, я обнаружил, что  он  совсем пуст.  Иногда мне интересно, знал ли об этом Хэл. Сейчас же я все повторял:
     - Я пришел ей помочь. Просто помочь. Это все, что мне нужно.
     - Хэл! -  крикнула Мелинда  из  спальни.  Голос ее на  этот  раз звучал громче, но как-то испуганно, словно  та  сила, которая  сбила  нас  с толку, переселилась в нее.  - Пусть они  уходят, кто бы там ни был!  Нам  не  нужны торговцы  посреди   ночи!  Никаких   холодильников  и   пылесосов!   Никаких французских панталон с  дырой в паху! Гони их!  Пусть убираются  к  такой-то матери  на белом катере! -  И тут что-то разбилось, наверное стакан, а потом послышались рыдания.
     - Только помочь, - повторил Джон  Коффи так тихо, что почти  перешел на шепот. Он не обратил внимания ни на рыдания женщины, ни  на ее ругательства.
- Просто помочь, босс, вот и все.
     - Ты не можешь, - сказал Мурс. - И никто не может. - Этот его тон я уже слышал раньше, и через секунду понял, что сам говорил так же, входя в камеру Коффи в ту ночь, когда он вылечил мою "мочевую" инфекцию. Гипноз. "Занимайся своим делом, а я займусь своим" - сказал  я тогда Делакруа, но  моими делами занялся Коффи, как сейчас он решал проблемы Хала Мурса.
     - Мы думаем, что он может, - произнес Брут. - И мы не рискнули бы своей работой просто ради того, чтобы прокатиться сюда и назад, как в колледже.
     Я был готов это сказать три минуты  назад. Но  Джон Коффи взял игру  на себя. Он  прошел  в дверь  мимо Мурса, который поднял бессильную руку, чтобы остановить его  (она задела бедро Коффи и упала; я  уверен, что тот  даже не почувствовал), а потом  пошел  через  переднюю в гостиную,  в кухню, затем в спальню, откуда снова раздался этот резкий неузнаваемый голос:
     - Идите отсюда! Просто идите  к черту! Я не одета, сиськи  торчат и все наружу!
     Джон, не обращая  внимания,  шел,  слегка согнувшись,  чтобы не  задеть светильники,  его коричневый  круглый череп  блестел,  а руки  болтались  по бокам.  Через  секунду мы двинулись за ним: сначала я, Брут  и Хэл, плечом к плечу, замыкал шествие Харри. В этот момент я понял одно: дело ушло из наших рук, все теперь решал Коффи.

9

     На обратном  пути  я  ехал с  Харри  в кабине  и был  ужасно этому рад. Отопитель оказался сломан, но мы сидели в закрытой кабине. Мы проехали почти полпути, Харри нашел небольшую развилку и направил грузовик туда.
     - Что случилось? - спросил я. - Что-то с подшипником?
     Для меня проблема могла возникнуть только из-за каких-то неисправностей в двигателе "фармолла" или трансмиссии, если что-то стучало или звучало так, словно вот-вот сломается.
     - Ничего, - ответил Харри извиняющимся тоном. Мне просто нужно выйти по нужде, а то поплыву, вот и все.
     Оказалось, что  это нужно всем, кроме Джона. Когда Брут спросил его, не хочет ли  он  спуститься  и помочь  нам  полить кустики, тот только  покачал головой, не поднимая глаз. Он  сидел, прислонившись спиной к кабине, натянув одно из армейских одеял на плечи, как серапе. Я не смог понять выражения его лица, но слышал, как  он  дышит, - сухо и резко, словно ветер, дующий сквозь соломинку. Мне это не понравилось.
     Я зашел в заросли ивняка, расстегнулся и стал мочиться. Я еще  помнил о своей "мочевой" инфекции, тело еще не забыло, и мне было приятно, что я могу просто мочиться и не кричать при этом от  боли. Я делал свое дело, глядя  на луну и не замечая стоящего рядом Брута, пока он не сказал тихо:
     - Он никогда не сядет на Олд Спарки. Я с удивлением посмотрел на  него, испугавшись слегка его интонации.
     - О чем ты?
     -  Я  о том,  что  он  почему-то  проглотил  это,  вместо  того,  чтобы выплюнуть, как раньше. Может, Джон протянет неделю - он ведь такой большой и сильный, - но я уверен, что все произойдет быстрее. Кто-нибудь их нас пойдет проверять, и увидит, что он лежит на своей койке мертвый.
     Я думал, что закончил,  но тут вдруг поежился, и  моча  полилась опять. Застегивая брюки, я подумал, что в словах  Брута  есть смысл. И  надеялся, в общем-то, что он окажется прав. Джон Коффи не заслужил смерти вообще, если я прав в своих рассуждениях о дочерях Деттерик,  но если он все-таки умрет, то пусть уж лучше не  от моей  руки. Я не был уверен, что смогу поднять  руку и сделать это, когда потребуется.
     - Пошли,  -  произнес Харри  из  темноты. - А  то  уже  поздно. Давайте закончим это дело.
     Когда мы шли  назад к грузовику, до меня  вдруг дошло, что мы  оставили Джона совсем  одного, - глупость на  уровне Перси Уэтмора. Я подумал, что он мог  уйти,  мог выплюнуть мошек как  только увидел, что  его  не охраняют, а потом просто рвануть на волю, как Гек и Джим по реке. И останется нам только одеяло, в которое он заворачивался.
     Но  Коффи  сидел, все так  же прислонившись  к кабине и положив руки на колени. Он поднял лицо на звук наших шагов и попытался улыбнуться. Улыбка на секунду осветила его изможденное лицо, а потом погасла.
     - Как ты себя чувствуешь, Джон-Великан? - спросил Брут, забираясь назад в кузов и снова закутываясь в одеяло.
     - Нормально, босс, - произнес Джон бесцветно. - Все нормально.
     Брут похлопал его по колену.
     -  Мы  скоро вернемся.  А когда все  уладим  - понимаешь? - я прослежу, чтобы тебе дали большую чашку горячего кофе. С сахаром и сливками.
     Да  уж точно, подумал  я,  обходя  грузовик и забираясь  в кабину. Если только нас самих сначала не арестуют и не бросят за решетку.
     Но я  жил с этой мыслью с  той самой  минуты, как мы  затащили Перси  в смирительную комнату, и она меня уже не беспокоила настолько, чтобы я не мог заснуть. Я задремал, и мне приснился сон о Голгофе. Гроза на западе и запах, напоминающий запах можжевеловых ягод. Брут,  Харри,  Дин и я стояли вокруг в форме и  жестяных шлемах, как в кинокартине Сесиля  Б. де Милля.  Думаю,  мы были центурионами. Я увидел три креста:  слева и справа Перси Уэтмор и Эдуар Делакруа,  в  центре Джон  Коффи. Я  посмотрел на свою руку  и увидел  в ней
окровавленный молоток.
     "Нам надо  его  снять оттуда, Пол! - кричал  Брут. -  Надо спустить его вниз!"
     Но  мы не могли,  потому что не было лестницы.  Я начал  объяснять  это Бруту, а потом проснулся от сильного рывка грузовика. Мы возвращались к тому месту, где  Харри прятал грузовик раньше, в тот день, который сейчас казался началом эры.
     Мы вдвоем вышли  и подошли к кузову.  Брут  легко спрыгнул на землю,  а Джон Коффи  зацепился  коленями и  чуть не упал. Мы все втроем ловили его, и едва он твердо встал на ноги, как приступы кашля опять начали сотрясать его, на этот раз  еще сильнее, чем раньше.  Он согнулся пополам, прижимая  ко рту ладони, чтобы приглушить звуки.
     Когда кашель поубавился, мы  снова забросали  капот сосновыми ветками и пошли той же дорогой  обратно. Самой худшей  частью этого  почти ирреального отпуска для  меня были последние двести метров, когда мы спешили назад к югу вдоль развилки  шоссе.  Я  уже видел (или мне  так  казалось)  первые слабые проблески светлого неба на востоке и  чувствовал,  что  какой-нибудь фермер, вышедший в  такую рань  собрать свои  тыквы или вскопать  последние  грядки, обязательно попадется навстречу. И даже если этого не произойдет, мы услышим
чей-то голос (в моем воображении - Кэртиса Андерсона): "Стой, не шевелись!", когда  я буду  открывать ключом  "Аладдин" калитку в  сетчатой ограде вокруг входа в тоннель. Потом два десятка охранников с карабинами выйдут из леса, и наше маленькое приключение закончится.
     Когда мы на самом деле  подошли к ограде, мое сердце билось так сильно, что  с каждым ударом перед  глазами плыли белые точки.  Руки были холодные и онемевшие, и я долго-долго не мог вставить ключ в замок.
     - Боже мой, фары! - простонал Харри.
     Я поднял глаза и увидел два ярких пятна света  на дороге. Ключи чуть не выпали у меня из руки, я поймал их в последний момент.
     - Дай мне, - сказал Брут. - Я открою.
     - Нет,  уже все нормально, - ответил я. Ключ наконец попал в скважину и повернулся. Через  секунду  мы оказались внутри.  Мы сгрудились за подъемной дверью и  смотрели,  как  мимо тюрьмы проехал  грузовик,  развозящий  свежий утренний хлеб.  Рядом с  собой  я слышал  неровное  дыхание Джона Коффи. Оно напоми-нало звук двигателя,  который давно не смазывали.  Когда мы выходили, Джон легко придерживал подъемную  дверь для всех нас, но на этот  раз мы его даже не просили, это было исключено.  Мы  с Брутом  подняли дверь,  а  Харри провел Джона вниз по ступенькам. Великан шел тяжело, но все же спустился. Мы с  Брутом  быстро юркнули  за  ним,  потом  опустили за собой дверь и  снова закрыли на замок.
     - Боже, я  думаю, мы... - начал Брут, но я одернул  его,  резко толкнув локтем в ребра.
     - Не надо говорить, - остановил  его я. - Даже думать не  смей, пока он не окажется в своей камере.
     -  А  еще надо позаботиться о  Перси, -  сказал Харри. Наши голоса эхом отдавались в гулком тоннеле. - Вечер не закончится, пока мы его не успокоим.
     Как оказалось позже, вечер был далеко не закончен.

2

     Когда мы привели Джона обратно в тоннель бло-ка "Г", тележка  стала уже не роскошью, а необходимостью. Я очень сомневаюсь, что он смог бы преодолеть тоннель сам, идти на  корточках гораздо труднее, чем  во весь рост, отнимает больше сил, а потолок в проклятом тоннеле слиш-ком низок для таких, как Джон Коффи. Мне было  страшно подумать,  что  он мог свалиться в тоннеле. Как  мы объ-ясним это, ведь  и  так придется объяснять,  почему  мы на-дели на Перси смирительную рубашку?
     Но  у нас,  слава  Богу,  была тележка,  и Джон лежал  на  ней,  словно вытянутый из воды кит, а мы толкали ее назад к лестнице, ведущей в складское помещение. Потом он слез,  шатаясь, и просто стоял, опустив голову и  тяжело дыша. Кожа его стала такой серой, словно его обваляли в муке. Я подумал, что к полудню он окажется в лазарете... если вообще не умрет.
     Брут  бросил  на меня печальный, полный отчаяния взгляд. Я ответил  ему тем же.
     - Мы не в состоянии его нести, но мы  можем помочь ему, - сказал я. - Я возьму его под левую руку, а ты - под правую.
     - А я? - спросил Харри.
     -  Ты  пойдешь  позади  нас. Если он  вдруг  начнет  падать  на  спину, подтолкнешь его вперед.
     - А если не получится, присядешь там, куда он  будет падать, и смягчишь удар, - сострил Брут.
     - О Боже,  - слабо простонал Харри,  - тебе  предстоит пройти все круги ада, а ты еще и смеешься.
     - У меня просто есть чувство юмора, - заметил Брут. Наконец нам удалось поднять Джона по лестнице.
     Больше всего я боялся, что он потеряет сознание, но все обошлось.
     - Иди  вперед и посмотри, нет ли кого в  складе, - задыхаясь,  велел  я Харри.
     - А если есть? -  спросил Харри, пролезая у  меня под мышкой. - "Привет из Эйвона" и назад?
     - Не умничай, - осек его Брут.
     Харри слегка приоткрыл двери  и просунул голову внутрь. Мне показалось, что он находился там целую вечность.  Наконец он повернулся, и лицо его было почти радостным.
     - Горизонт чист. И все тихо.
     - Будем надеяться, что так и будет, - сказал Брут. - Пошли, Джон Коффи, мы уже почти дома.
     Он  нашел в себе силы  пройти через  склад, но нам пришлось помочь  ему подняться  по  трем  ступенькам  в  мой  кабинет и  почти  протолкнуть через маленькую дверь. Когда Коффи  снова встал на ноги,  он дышал с затруднением, глаза лихорадочно блестели. А еще я с ужасом заметил, что правая сторона его рта  отвисла,  как у  Мелинды, когда  мы  вошли  в  комнату  и  увидели ее в подушках.
     Дин услышал нас и вышел из-за стола в начале Зеленой Мили.
     -  Ну,  Слава Богу! Думал, вы уже не вернетесь, я уже почти  решил, что вас поймали,  или  начальник Мурс  вам помешал, или... -  Он осекся, впервые увидев Джона. - Господи, Боже мой! Что это с ним? Похоже, он умирает!
     -  Он   не  умирает...  правда,  Джон?  -  В  глазах   Брута  сверкнуло предупреждение Дину.
     -  Конечно нет, я не  имел в виду "умирает", - нервно усмехнулся Дин, - но Боже...
     -  Не обращай внимания, - сказал я. - Помоги нам поместить его опять  в камеру.
     И опять мы,  как холмики, окружили гору,  но на этот  раз  гора, словно претерпевшая многолетнюю эрозию, была сглаженной и печальной. Джон Коффи шел очень медленно, дыша ртом, как старый курильщик, но все-таки шел.
     - Как там Перси? - поинтересовался я. - Сильно шумел?
     - Немножко  вначале. Пытался  орать через пленку, которой  заклеен рот. Ругался, наверное.
     - Помилуйте, - проговорил Брут. - Как хорошо, что наши нежные уши этого не слышали.
     - А потом периодически бил ногой в  дверь. - Дин так обрадовался нашему возвращению,  что  болтал  без умолку.  Его  очки  сползли  на кончик  носа, блестящий от пота, и  он  пальцем  вернул  их  на  место. Мы  прошли  камеру Уортона. Этот  никчемный  молодой  человек  лежал  на  спине  и храпел,  как паровоз. На этот раз его глаза были закрыты.
     Дин увидел, куда я смотрю, и засмеялся.
     - С  этим парнем - никаких  проблем.  С тех пор,  как свалился, даже не шелохнулся. Умер для всего мира. Что касается Перси и его пинков в дверь, то это меня совсем  не волновало. Я  даже рад был,  честно говоря. Ес-ли бы  он сидел совсем  тихо, я  бы заволновался, не задохнулся  ли он там до  смерти из-за этой ленты,  которой  вы  заклеили его  хлеборезку.  Но  не это  самое удивительное.  Главное знаете  что? Здесь было тихо,  как  в великий пост в Новом  Орлеане!  За  всю  ночь никто  не появлялся!  -  Последние  слова он произнес торжествующим то-ном. - Мы сделали это, ребята! Сделали!
     И тут  он  вспомнил о  том, ради чего, собственно,  затевался весь этот спектакль, и спросил о Мелинде.
     - Она здорова, - сказал я. Мы дошли до камеры  Джона. Слова Дина только начали доходить до сознания: "Мы сделали это, ребята... сделали".
     - Это было так же... ну, ты понимаешь ...
     - Как с мышью? - уточнил Дин. Он  быстро взглянул на пустую камеру, где раньше обитали Делакруа с  Мистером Джинглзом, потом в сторону  смирительной комнаты,  откуда  якобы мышь и появилась.  Голос его стал тише, так затихают голоса при входе  в  большую  церковь,  где  даже  тишина,  кажется, говорит шепотом.
     - Это было... - Он сглотнул. - Слушай, ты пони-маешь, о чем я. Это было чудо?
     Мы переглянулись, подтверждая то, что уже знали.
     - Он ее  вытащил из самой могилы, вот что он  сделал, - сказал Харри. - Да, это было чудо.
     Брут открыл двойной замок на двери и слегка подтолкнул Джона внутрь.
     -  Входи, парень. Отдохни немного. Ты заслужил. Мы сейчас  разберемся с Перси...
     - Он - плохой человек, - проговорил Джон тихим механическим голосом.
     - Правильно, сомнений нет, злой, как колдун, - согласился  Брут, говоря самым мягким тоном, - но ты не беспокойся, мы его к тебе не допустим. Просто полежи на своей койке, а я скоро  принесу тебе кофе. Горячий и крепкий. И ты сразу почувствуешь себя другим человеком.
     Джон тяжело  опустился на койку. Я  думал, он  ляжет  и отвернется, как обычно, к стене, но он просто сидел, свесив руки между колен, опустив голову и  тяжело  дыша  ртом. Медальон  со  Святым  Кристофером,  который  дала ему Мелинда, выскользнул из ворота рубашки и качался в воздухе. Она сказала, что медальон спасет его,  но  Джон не  выглядел  спасенным. Похоже было, что  он занял место Мелинды на краю могилы, о которой говорил Харри.
     Но тогда мне было не до Коффи.
     Я повернулся к ребятам.
     - Дин, достань пистолет и дубинку Перси.
     -  Ладно. - Он  вернулся к столу,  открыл  ящик и  вытащил  пистолет  и дубинку.
     -  Готовы? - спросил я их. Мои люди - верные, я никогда так не гордился ими,  как в ту ночь, - кивнули. Харри и Дин  слегка  нервничали, а Брут  был невозмутим, как всегда.
     - Хорошо.  Говорю  я. Чем меньше  вы открываете рот,  тем лучше  и  тем быстрее все кончится... к лучшему или худшему. Годится?
     Они опять кивнули.  Я сделал глубокий  вдох и пошел  по  Зеленой Миле к смирительной комнате.
     Перси поднял глаза и зажмурился, когда я включил свет. Он сидел на полу и облизывал пленку, которой я заклеил его рот. Та  часть, которую я закрепил на затылке, отстала  (возможно, от  пота или бриолина в волосах), и  он  мог попытаться  отодрать и остаток ленты. Еще час  и он вопил бы о помощи во всю мощь своих легких.
     Действуя ногами, ему удалось слегка отодвинуться назад, когда мы зашли, потом он  остановился, сообразив, что  деваться некуда, кроме юго-восточного угла комнаты.
     Я взял пистолет и дубинку у Дина и протянул их в сторону Перси.
     - Хочешь получить обратно? - спросил я.
     Он настороженно посмотрел на меня, потом кивнул.
     - Брут, Харри. Поднимите его.
     Они наклонились, подцепили его под мышки и подняли. Я приблизился, пока не  стал с  ним нос к носу,  чувствуя острый  запах его  пота.  Наверное, он взмок, пытаясь  освободиться от  смирительной рубашки и  периодически ударяя ногами в дверь, но больше всего, думаю, он потел от обычного страха - боязни того, что мы с ним сделаем, когда вернемся.
     Очевидно он  надеялся, что  все обойдется,  ведь мы  -  не  убийцы... а потом,  вероятно, вспомнил об  Олд Спарки: ведь мы и впрямь были убийцами. Я сам  казнил  семьдесят  семь человек,  больше чем  любой  из  тех, на  ком я застегивал ремень, больше чем  сам  сержант Йорк, снискавший  славу в первой мировой. Убивать Перси было нелогично, но  мы ведь уже поступали  нелогично, наверное, об этом он говорил сам себе, сидя с завязанными за спиной рукавами и пытаясь языком освободиться от пленки, запечатавшей ему рот. А кроме того, логика вряд ли присутствует  в мыслях человека, сидящего  на полу  комнаты с мягкими стенками, завернутого так плотно, как паук пеленает муху.
     Я хочу сказать,  что если сейчас я не поставлю  его  на  место,  то  не поставлю никогда.
     - Я сниму ленту с твоего рта, если ты пообещаешь, что не  будешь орать, - сказал я. - Я  хочу поговорить с  тобой,  а не поорать. Так что ты  на это скажешь? Будешь вести себя тихо?
     Я прочитал в  его глазах облегчение, словно  он понял, что, если я хочу поговорить, значит, у него есть шанс выбраться с целой шкурой. Перси кивнул.      - Если начнешь шуметь, опять заклеем, - пообещал я, - ты это понимаешь?
     Опять кивнул,  на  этот раз  нетерпеливо.  Я  протянул руку, взялся  за конец,  который  он  оторвал,  и  с  силой  потянул.  Раздался  треск.  Брут подмигнул.  Перси  вскрикнул  от  боли  и стал  тереть  губы.  Он  попытался заговорить, понял, что не сможет с прижатой,, ко рту рукой, и опустил ее.
     - Сними с меня эту безумную рубашку, козел, - процедил он.
     - Через минуту.
     - Сейчас! Сейчас! Сию мину...
     Я ударил его  по щеке. Я это сделал раньше, чем успел подумать... хотя, конечно же, знал, что до этого может дойти. Уже при первом разговоре о Перси с  начальником Мурсом, когда Хэл посоветовал  поставить Перси распорядителем на казнь Делакруа, я знал, что до этого  может дойти. Человеческая рука, как зверь, прирученный наполовину: он кажется хорошим, но  приходит время, зверь вырывается на волю и кусает первого встречного.
     Звук пощечины был резкий, как звук сломанной вет-ки.  Дин охнул.  Перси глядел на меня в полнейшем шоке, глаза  стали квадратными  и чуть не вылезли из орбит. Рот открывался и закрывался, как у рыбы в аквариуме.
     - Заткнись и слушай меня, - произнес я. - Ты за-служил наказание за то, что сделал Дэлу, и мы воздали тебе по заслугам. Это был единственный способ. Мы все заодно, кроме Дина, но он тоже с нами, потому что ина-че ему пришлось бы сильно пожалеть. Ведь так, Дин?
     - Да, - прошептал Дин. Он был белый как мел. - Думаю, да.
     - А мы  сделаем так, что ты пожалеешь, что родился, - продолжал я. - Мы позаботимся, чтобы люди узнали, как ты саботировал казнь Дэла...
     - Саботировал?!
     - ...и как чуть не убил Дина.  Мы наговорим столько, что  ты не сможешь получить никакой работы, даже с помощью своего дядюшки.
     Перси  разъяренно тряс головой. Он не верил, просто не  мог поверить. Отпечаток моей руки краснел на его бледной щеке, как знак хироманта.
     - И в любом случае  мы позаботимся, чтобы тебя избили до полусмерти. Мы не  станем  этого делать  сами, найдем  людей,  ведь мы тоже кое-кого знаем, Перси, неужели  ты так глуп, что  не понимаешь? Они не  в столице  штата, но разбираются  в  некоторых  юридических  вопросах.  У  этих людей здесь  есть друзья, братья  и сестры, отцы. Они будут безумно рады оторвать нос или член у такого дерьма, как ты. И они это сделают только ради того, чтобы тот, кого они любят, получил три лишних часа в прогулочном дворике.
     Перси перестал  трясти  головой. Теперь он только смотрел. В его глазах застыли  слезы. Наверное, это  были  слезы гнева  и усталости. А  может, мнепросто хотелось так думать.
     - Ладно, теперь посмотрим с лучшей стороны, Перси. Твои  губы, конечно, жжет  слегка от этой ленты, я представляю, но, кроме этого, ничего не болит, разве, что твоя гордость... однако  об  этом не  нужно  знать никому, только тем, кто здесь сейчас. А мы никому не скажем, правда, ребята?
     Они покачали головами.
     - Конечно, нет,  - сказал Брут. - Дела Зеленой Мили остаются  на  Миле. Всегда так было.
     - Ты переходишь в Бриар  Ридж, и мы тебя  до ухода больше не трогаем, - добавил я. - Ну что, Перси, оставляем как есть или хочешь опять по-плохому?
     Последовало долгое-долгое молчание - он взвешивал доводы за и против, и я почти  видел, как  вертятся  в  его голове колеса.  Наконец, по-моему, все расчеты  перевесила реальность: пленку  сняли со рта, а рубашку еще  нет, и, может быть, ему придется мочиться, как скаковой лошади.
     -  Ладно,  - согласился  он.  -  Считаем  вопрос  закрытым.  А  теперь развяжите меня, у меня плечи уже...
     Вперед  вышел  Врут, отодвинув  меня плечом, и взял  лицо  Перси  своей огромной ладонью: пальцы  на правой щеке, большой палец глубоко  вдавился  в левую.
     - Через  пару секунд, - сказал он.  - Во-первых, по-слушай  и меня. Пол здесь начальник, поэтому ему иногда приходится говорить дипломатично.
     Я  попытался  припомнить  хоть что-нибудь дипломатичное  из своих слов Перси и не смог. Но все  равно решил, что лучше промолчать; вид у Перси  был здорово испуганный, и мне не хотелось портить эффект.
     - Я  вот  о  чем:  люди  не  всегда  понимают, что  дипломатичность  и мягкотелость не одно и то же. Мне  пле-вать  на всякую  дипломатию.  Я скажу тебе прямо: если ты выполнишь свои угрозы, то нас скорее всего трахнут в зад и вышвырнут. Но потом  мы  тебя найдем, даже  если придется идти искать  до самой России, мы тебя  разыщем, а уж тогда трахнем  тебя, и не только в зад, но  и  во все твои дырки.  Мы будем трахать  тебя  до тех  пор,  пока ты  не пожалеешь, что не умер. А  потом потрем уксусом кровоточащие места. Ты  меня понял?
     Он кивнул. Рука Брута, зарывшаяся в мягкие щеки  Перси, делала его лицо жутковатым, как у старого Тут-Тута.
     Брут  отпустил его и отошел. Я кивнул Харри, тот зашел Перси за спину и стал отвязывать и отстегивать.
     - Имей  это в  виду, Перси, - приговаривал Харри. - Имей это в виду,  и забудем прошлое.
     Все выглядело довольно устрашающе,  и мы,  три пугала в синих формах... но  в  то  же  время я чувствовал  какое-то охватывающее меня  отчаяние.  Ну помолчит  он  день, ну неделю, взвешивая за и против, но закончится все тем, что верх  возьмут две вещи: его вера  в связи и неспособность  признать себя проигравшим.  Когда это  произойдет,  он себя покажет. Возможно,  мы помогли спасти  жизнь Мелли Мурс, привезя к ней Джона, и я бы тут ничего не  изменил ("ни за  весь  чай Китая",  как мы говорили тогда),  но в  конце  концов нам все-таки  придется упасть  на  ринг,  а  рефери отсчитает  "аут".  Исключая убийство, мы не знали способа заставить Перси соблюдать условия сделки, даже если он будет далеко от нас и начнет получать то, чего желал.
     Я скосил глаза на Брута  и понял, что он тоже это знает. Я не удивился. Брутуса, сына миссис Ховелл, не  проведешь.  Он всегда был  таким. Он слегка дернул плечом, одним плечом - поднял  на сантиметр  и опустил, но этого было достаточно.  "Ну  и  что? - сказало  это движение.  -  Что  дальше.  Пол? Мы сделали, что должны были, и сделали, как могли, хорошо".
     Да, результаты неплохие.
     Харри расстегнул  последнюю  застежку.  С  гримасой отвращения  и гнева Перси сорвал рубашку, и она упала у  его  ног. Он не смотрел ни  на кого  из нас.
     -  Верните мне пистолет и дубинку,  - сказал он. Я протянул их  ему. Он положил пистолет в кобуру и засунул дубинку в петлю.
     - Перси, если ты подумаешь об этом...
     - Я как раз собираюсь, - бросил он,  проходя  мимо меня. -  Я собираюсь очень хорошо об всем подумать. И начну прямо сейчас. По дороге домой. А один из вас отметит меня в конце смены. - Он подошел к двери смирительной комнаты и обернулся, одарив нас  подо-зрительным взглядом, в котором сквозили злость и смущение: ужасное сочетание для наших  дурацких надежд  на то,  что  Перси сохранит тайну. - Если, конечно, вы не захотите объяснять, почему я ушел так рано.
     Он вышел из комнаты и зашагал вверх по Зеленой Миле, забыв в волнении о том, почему этот коридор с зеленым полом такой широкий. Он  уже  делал такую ошибку раньше, и тогда ему повезло. Но еще раз вряд ли повезет.
     Я вышел  вслед за Перси, пытаясь  придумать, как его успокоить.  Мне не хотелось,  чтобы  он  уходил   с  блока   "Г"  в  таком  состоянии:  потный, непричесанный, с  красным отпечатком  моей руки  на щеке. Мои  ребята  вышли следом за мной.
     То, что случилось  потом, произошло очень быстро: все заняло не  больше минуты, а  может, и того меньше. Но я хорошо помню все до сегодняшнего  дня, вероятно,  потому что  рассказал  Дженис,  когда добрался  домой  и  осознал случившееся. То, что произошло позже:  встреча утром  с Кэртисом Андерсоном, расследование,  пресс-конференция,  которую Хэл  Мурс  нам  устроил (он уже вернулся  тогда),  а потом  отдел  расследований  в  столице штата -  слегка поблекло в  памяти за долгие годы. Но то, что случилось на Зеленой  Миле,  я помню отлично.
     Перси  шел по правой стороне коридора, опустив голову,  и я бы сказал больше: ни один  обычный заключенный не дотянулся бы  до него. Но Джон Коффи не был обычным заключенным. Он был  великан, и руки у него тоже великанские. Я увидел,  как эти  длинные коричневые  руки  вытянулись  между  прутьев,  и крикнул: "Смотри,  Перси,  смотри!". Перси  начал поворачиваться, левая рука потянулась  за дубинкой. Но  потом Джон Коффи схватил его и прижал к решетке камеры.
     Перси ударился правой стороной лица о прутья,  вскрикнул и повернулся к Коффи, подняв  дубинку. Джон был  уязвим для  нее,  он так  сильно втиснулся лицом  между  центральными  прутьями,  что,  казалось,  хочет просунуть  всю голову. Конечно же, это было невозможно, но выглядело именно так. Его правая рука нащупала  затылок Перси, обвилась  вокруг шеи и потянула голову к себе. Перси ударил дубинкой между прутьев и попал Джону в висок. Потекла кровь, но Джон не замечал этого. Он прижался губами ко рту Перси. Я  услышал свистящий шум - звук  выдоха,  словно долго сдерживаемое дыхание. Перси дергался, как рыба  на  крючке,  пытаясь  освободиться,  но  не тут-то  было.  Рука  Джона
прижимала  его затылок очень  крепко.  Их лица слились, как лица любовников, страстно целующихся через решетку.
     Перси закричал - звук был приглушенный, словно сквозь ленту, - и сделал еще одну попытку освободиться. На секунду их губы разъединились, и я увидел черный кружащийся  поток, перетекающий из Джона  Коффи в Перси  Уэтмора. То, что не  попадало  через искривленный рот, заходило через ноздри Перси. Потом рука на затылке опять напряглась, и губы Перси снова прижались к губам Джона
Коффи, он был словно приколот к нему.
     Левая рука Перси разжалась. Его драгоценная деревянная дубинка упала на зеленый линолеум. Он больше ее не поднял.
     Я пытался  рвануться вперед,  наверное  даже рванулся, но  движения мои были слабыми и неуверенными. Я схватился за пистолет, но  кобура была крепко застегнута,  и мне не  сразу  удалось его вытащить. Под ногами у меня словно закачался  пол,  точно  так  же,  как  в  спальне  маленького  уютного  дома начальника  тюрьмы. Я, конечно, в этом не  уверен, но знаю, что одна из ламп на потолке взорвалась. Осколки стекла  посыпались на пол. Харри вскрикнул от удивления.
     Наконец мне  удалось сдвинуть предохранитель у моего пистолета тридцать восьмого калибра, но прежде чем я выхватил пистолет из кобуры, Джон отпустил Перси  и  отошел  назад в  свою  камеру.  Джон кривился и  тер губы,  словно попробовал что-то нехорошее.
     - Что он сделал? - закричал Брут. - Что он сделал, Пол?
     - То, что он вытянул из Мелли, теперь внутри Перси.
     Перси  стоял, прислонившись  спиной  к решетке камеры Делакруа.  Широко открытые глаза его не видели - два ноля. Я осторожно подошел к нему, ожидая, что он  начнет кашлять  и  задыхаться,  как тогда Джон, но Перси не  кашлял. Сначала он просто стоял. Я помахал пальцами перед его лицом:
     - Перси! Перси, ау! Проснись!
     Никакого эффекта. Брут подошел и протянул руки к лицу Перси.
     - Не помогает, - сказал я.
     Не обращая на меня внимания, Брут хлопнул в ладоши два раза перед самым носом Перси. И  это  помогло, или так нам показалось. Его веки вздрогнули, и он стал ошарашенно смотреть по  сторонам словно его стукнули по голове  и он пытается  вернуться в сознание.  Перси  перевел взгляд с  Брута на меня. Все годы позднее  я  был  уверен, что  он не  видел нас, но тогда решил,  что он приходит в сознание.
     Он отошел от решетки, слегка шатаясь. Брут поддержал его.
     - Расслабься, парень, с тобой все нормально?
     Перси не  ответил, просто обошел Брута  и направился к столу дежурного. Не скажу, что он пошатывался, вовсе нет, но осанка его как-то покривилась.
     Брут протянул за ним руку. Я эту руку оттолкнул.
     - Оставь его.
     Произнес  бы  я  эти слова, знай, что произойдет потом? Я задавал  себе такой вопрос тысячу раз после той осени 1932-го. Но ответа не получил до сих пор.
     Перси  прошел двенадцать  или  четырнадцать  шагов,  потом остановился, опустив  голову. Он стоял напротив камеры Буйного Билла  Уортона. Уортон все еще выводил носом рулады. Он все проспал. Он проспал и свою смерть, теперь я так думаю, и в этом ему повезло гораздо больше,  чем всем, кто закончил свои дни здесь. Повезло больше, чем он того заслужил.
     Прежде чем мы поняли, что происходит,  Перси  поднял пистолет, шагнул к решетке камеры Уортона и выпустил шесть пуль в спящего.  Просто бам-бам-бам, бам-бам-бам,  так  быстро,  как только смог  нажать  на  курок.  В  закрытом помещении звук получился слегка приглушенным, но, когда наутро я рассказывал обо всем Дженис, я едва слышал собственный голос, так сильно звенело в ушах.
     Мы  все  четверо  подбежали к нему.  Дин  первым  - даже не  знаю каким образом, ведь когда Коффи схватил Перси, Дин стоял позади и меня, и Брута, - но  он  успел. Он  схватил  Перси  за  руку, готовясь вырывать  пистолет, но оказалось, что не  нужно. Перси разжал руку,  и пистолет упал на пол.  Глаза его  скользили вокруг, как коньки по льду. Потом послышался низкий свистящий звук  и резкий запах аммиака - отказал мочевой пузырь Перси, а затем треск и более густой запах, когда заполнялась и другая  сторона его брюк. Взгляд его устремился  в дальний конец  коридора. Эти  глаза, насколько  я знаю, больше ничего не видели в реальном мире. В начале своего повествования я упомянул о
том,  что  Перси был  уже в Бриар Ридже, когда  спустя два месяца после всех этих событий Брут нашел разноцветные  щепочки от катушки Мистера Джинглза, и я не  лгал. Он так и не получил  кабинета с вентилятором в углу, никогда  не издевался  над  сумасшедшими  пациентами.  Но думаю, что  ему  досталась  по крайней мере отдельная комната.
     В  конце  концов,  ведь  у  него  были  связи.  Уортон лежал  на  боку, прислонившись  спиной  к  стене камеры. Было  плохо видно, много крови,  она впитывалась в простыню  и капала на бетон, но следователь сказал, что  Перси стрелял отлично. Вспомнив,  как Дин рассказывал,  что  Перси  бросил  в мышь дубинку и лишь чуть-чуть  промахнулся, я не удивился. На этот раз расстояние было  меньше, а цель - неподвижна. Одна  пуля угодила в пах, одна - в живот, одна - в грудь и три - в голову.
     Брут кашлял  и  отмахивался от пистолетного  дыма. Я тоже кашлял, но не замечал этого.
     - Конец  строки,  -  резюмировал Брут. Голос  его  был  спокойным, но в глазах безошибочно читалась растерян-ность.
     Я посмотрел вдоль коридора и увидел, что Джон Коффи сидит на краю своей койки. Руки снова  сложены меж-ду колен,  но голова поднята, и вид совсем не больной. Он  слегка кивнул мне, и, к своему удивлению, как в тот день, когда я протянул ему руку, я кивнул в ответ.
     - Что же нам делать? - причитал Харри. - О Боже, что мы будем делать?
     - А ничего мы не можем, - произнес Брут все тем же спокойным голосом. - Нас повесят, правда, Пол?
     Мой мозг начал соображать очень быстро.  Я посмотрел  на  Харри и Дина, глядевших  на   меня,  словно  перепуганные  дети.  Я  посмотрел  на  Перси, стоявшего, опустив  руки  и открыв  рот. Потом  -  на своего  старого  друга Брутуса Ховелла.
     - С нами все будет в порядке.
     Перси наконец  начал кашлять. Он согнулся вдвое, уперев руки  в колени, его почти тошнило. Лицо стало  наливаться кровью. Я открыл было  рот,  чтобы приказать  остальным  отойти, но  ничего  сказать  не успел.  Он издал звук, напоминающий нечто среднее между отрыжкой и  кваканьем, и  выпустил изо  рта облачко чего-то черного и струящегося. Оно было вначале таким густым, что на секунду  голова  Перси  скрылась  в нем.  Харри произнес "Господи, помилуй", слабым  и  влажным  голосом.  Потом  облачко побелело  и  стало  похожим  на
свежевыпавший  снег,  мерцающий под январским  солнцем.  Через  секунду  все исчезло.  Перси медленно выпрямился и  опять  невидяще  уставился  в дальнюю точку Зеленой Мили.
     - Мы ничего не видели, - сказал Брут, - так, Пол?
     - Да. Я не видел, и ты тоже. А ты Харри?
     - Нет, - ответил тот.
     - Дин?
     - Видел  что? - Дин снял очки и стал  протирать. Я думал, он выронит их из трясущихся рук, но он удержал.
     - Видел что - это хорошо. Это то, что надо.  А теперь  слушайте, парни, своего  вожатого  и сделайте правильно  с первого  раза, потому что  времени мало. История проста. Давайте не усложнять ее.

4

     За стрельбой  последовало цирковое  представление на  трех аренах:  на первой - губернатор,  тюрьма - на второй и бедный, больной на голову Перси - на третьей. А ведущий представления? Этим  занимались  по  очереди различные джентльмены  от прессы. Тогда они  были еще  не такие зануды, как сейчас, но даже тогда, во  времена до Джералда  и Майка Уолласа и всех остальных,  они могли скакать очень резво, если в зубах был зажат кусок. Так и на  этот раз, и пока шло шоу, все оставалось нормально.
     Но  даже  самый  лучший  цирк, с самыми  устрашающими  уродами, самыми смешными клоунами и самыми дикими  зверями однажды покидает город. Наш  цирк уехал после заседания Совета  по расследованию - звучит  очень значительно и пугающе, а на самом деле все выглядело прозаически. При иных обстоятельствах губернатор обязательно потребовал бы на блюде чью-нибудь  голову, но  на сей раз  было не  так. Его  племянник со стороны жены - кровный родственник  его жены - сошел с ума и убил человека. Убил  преступника, да, и слава Богу - но
все равно Перси убил человека, мирно спящего в своей камере. А если добавить еще  тот  факт,  что  означенный  молодой  человек  остается  безумным,  как мартовский  заяц, то можно  понять,  почему губернатору так  хотелось замять дело, и как можно скорее.
     Наше   путешествие  к  дому   начальника  Мурса  на   грузовике   Харри Тервиллиджера  так  и  не  выплыло  наружу.  О  том,  что  на  Перси  надели смирительную рубашку и заперли в смирительной комнате, тоже никто не  узнал. Как и  о том, что  Вильям  Уортон был напичкан наркотиками, когда Перси  его застрелил.  Да  и не  могли  узнать.  Зачем?  У  властей не  было  оснований подозревать в организме  Уортона  что-то, кроме полудюжины пуль. Следователь их  удалил,  гробовщик положил  тело в  сосновый ящик; вот  таков  был конец человека  с татуировкой  "Крошка Билли" на левом  предплечье. Как говорится, туда ему и дорога.
     И  все равно слухи  гудели еще почти две недели. За это время я  молчал как  рыба,  и,  конечно,  не  мог  взять  выходной, чтобы  проверить  мысль, осенившую меня  за кухонным столом наутро  после происшествия. Я точно знал, что цирк  уже уехал,  когда пришел на  работу  в середине  ноября, по-моему, двенадцатого,  но  я не очень  уверен.  В  этот день я нашел на своем  столе листок бумаги, которого так  боялся: приказ о дне казни  Джона Коффи. Вместо Хэла  Мурса его подписал  Кэртис Андерсон,  но в  любом случае  приказ  имел юридическую силу и, конечно  же, побывал у Хэла, прежде  чем попал ко мне. Я представил себе Хэла, сидящего за столом в административном корпусе, с  этим
листком  бумаги в руке. Наверное,  он думал о своей жене, которая для врачей больницы в Индианоле стала воплощением чуда, сотворенного за девять  дней. У нее был свой приказ  о казни, врученный врачами, но Джон Коффи его порвал. А теперь вот  пришла очередь самого Джона Коффи пройти Зеленую Милю,  и кто из нас мог бы помешать? Кто из нас остановил бы это?
     День  казни в  приказе  был назначен на двадцатое ноября. Через три дня после  получения  - кажется пятнадцатого, -  я попросил  Дженис  позвонить и сказать, что я болен. После чашки кофе я поехал на север в своем трясущемся, но вполне надежном  "форде".  Дженис поцеловала  меня на дорожку  и пожелала удачи. Я  поблагодарил,  но не представлял, что можно считать  удачей:  если найду то,  что  ищу, или,  наоборот,  не найду. Но я  точно знал, что петь в дороге мне не захочется. Не тот день.
     К трем часам дня я уже поднялся высоко в горы. До здания суда  графства Пурдом  я добрался  перед  самым концом  рабочего дня, просмотрел записи,  а потом мне нанес визит шериф, которому клерк сообщил, что какой-то незнакомец копается  в  местных бумажных могильниках. Шериф Кэтлит хотел знать,  чем  я занимаюсь.  Я  ему рассказал.  Кэтлит  обдумал  мои  слова, а потом  сообщил кое-что  интересное.  Он  предупредил,  что  будет   все  отрицать,  если  я обмолвлюсь  кому-нибудь  хоть словом.  Выводы делать  было  рано, но это уже кое-что. Я не сомневался. Я думал об этом всю дорогу домой и потом ночью, не в силах уснуть.
     На следующий  день я встал  еще  до восхода солнца и поехал в  графство Траппингус. Я обошел Хомера Крибуса и вместо него встретился с Робом Макджи. Тот не желал  меня слушать. Сознательно не хотел слушать. В один  прекрасный момент я был почти уверен, что он даст мне в морду, только бы не слушать, но в  конце  согласился  поехать и задать  Клаусу Деттерику пару  вопросов.  В основном, думаю, чтобы я не поехал туда сам.
     - Ему  всего тридцать девять,  но он выглядит  сейчас,  как  старик,  - сказал Макджи, - и совсем не нужно,  чтобы  хитрому дрый  тюремный охранник, вообразивший  себя детективом,  тревожил его,  когда  горе  понемногу  стало забываться. Вы останетесь в городе. Я не хочу, чтобы вы приближались к ферме Деттериков даже  на  выстрел, но  мне  нужно найти  вас  после  разговора  с Клаусом. Если  вам  станет не по себе, возьмите внизу кусок пирога на  обед. Это вас успокоит. - Я потом съел два куска, и это вправду было тяжело.
     Когда Макджи  вернулся  в закусочную и сел у прилавка рядом со мной,  я попытался что-то прочесть на его лице и не смог.
     - Ну что? - спросил я.
     - Пойдемте ко  мне домой,  поговорим там, - сказал он. -  Здесь, на мой вкус, слишком много народу.
     Мы  поговорили на веранде дома Макджи. Обоим было  зябко и неуютно,  но миссис Макджи не разрешила курить в доме. Она была передовая женщина. Макджи говорил немного. Он делал  это с таким  видом, словно ему совсем не нравится то, что слетает с его губ.
     - Это ничего не  доказывает, правда? - спросил он,  заканчивая рассказ. Тон его был воинственный, и он то и дело агрессивно указывал сигаретой в мою сторону, но лицо его выглядело нездоровым. Мы оба знали, что видим и  слышим в суде не всю правду. Я  подумал, что это единственный  раз, когда помощнику шерифа Макджи бы-ло жаль, что он не такой тупой, как его босс.
     - Я знаю, - сказал я.
     - А  если  вы считаете,  что можно  созвать повторное слушание  лишь на основании одного этого, то подумайте еще раз, сеньор. Джон Коффи - негр, а в графстве Трапингус очень щепетильны насчет повторных судов над неграми.
     - Это мне тоже известно.
     - И что вы собираетесь делать?
     Я  погасил свою  сигарету о перила веранды  и выбросил  на улицу. Потом встал. Мне предстояла  долгая холодная дорога  домой, и  чем скорее я выеду, тем быстрее доберусь.
     - Хотел бы я это знать, помощник Макджи, - вздохнул я, -  но я не знаю. Единственное, в чем я уверен, это то, что второй кусок пирога съел зря.
     -  Я скажу тебе кое-что, раз ты такой умный, - сказал он все еще пустым агрессивным тоном. - Мне кажется, что не стоит открывать ящик Пандоры.
     - Не я его открыл, - ответил я и поехал домой. Я приехал поздно, уже за полночь, но жена ждала меня. Я так  и думал, что она будет ждать, но мне все равно было очень приятно ее видеть и  чувствовать ее руки вокруг моей  шеи и ее упругое тело рядом.
     - Привет,  странник, - сказала она, а потом прикоснулась ко мне пониже. - С этим парнем все в порядке? Он, как всегда, здоров и весел.
     - Да,  мэм,  -  Я  поднял  ее на руки,  а  потом отнес в спальню, и  мы занимались любовью, сладкой, как  мед,  и, когда я дошел до высшей точки, до этого  чувства величайшего наслаждения, когда отдаешь и получаешь, я подумал о  нескончаемых  слезах Джона  Коффи.  И  о Мелинде  Мурс,  говорившей: "Мне снилось, что ты блуждаешь в темноте, как и я".
     Все  еще  лежа  в  объятиях жены,  в  сплетении  рук  и бедер,  я вдруг заплакал.
     - Пол, - воскликнула она потрясенно и  испуганно. По-моему, она  видела меня  в  слезах  не  больше шести раз  за всю нашу долгую семейную  жизнь. Я никогда не был в обычных обстоятельствах слезливым. - Пол, что с тобой?
     - Я знаю все, - ответил я  сквозь слезы. - Я знаю, черт возьми, слишком много,  если  сказать по правде. Я собираюсь казнить Джона  Коффи меньше чем через неделю, но девочек Деттерик убил Вильям Уортон. Это был Буйный Билл.

6

     В эту ночь  я не работал. Я сидел в  гостиной  нашего маленького  дома, курил  сигареты, слушал  радио и смотрел,  как темнота поднимается с  земли, чтобы поглотить небо. Телевидение - хорошая штука, я ничего не  имею против, но  мне не нравится, что  оно  отвлекает  от остального мира,  приковывает к своему стеклянному окну. В этом смысле радио лучше. Вошла Дженис, присела на подлокотник  кресла  и  взяла  меня за  руку.  Мы помолчали  немного, слушая "Колледж музыкальных знаний" Кэл Кайзера и глядя, как зажигаются звезды. Мне было хорошо.
     - Извини, что назвала тебя трусом, - сказала она. - Мне так плохо, хуже я ничего не говорила тебе за всю нашу жизнь.
     - Даже в тот день, когда мы поехали с палаткой и ты назвала меня старым вонючим Сэмом? - спросил я,  и  мы  рассмеялись, потом  поцеловались раз или два, и снова между нами воцарился мир. Она была так красива, моя Дженис, она мне до  сих пор снится. Старому и  уставшему от  жизни, мне снится,  что она входит в мою комнату в этом одиноком, заброшенном месте, где коридоры пахнут мочой и тушеной капустой, мне снится, что она молода и прекрасна, с голубыми глазами и высокой красивой грудью, к которой я  не мог не прикасаться, и она
говорит:  "Ну что, дорогой,  меня  не было в  той автобусной  катастрофе. Ты ошибся, вот и все". Даже сейчас мне это снится, и иногда, когда я просыпаюсь и  понимаю,  что  видел сон,  я  плачу. Я, который  почти никогда не  плакал молодым.
     - А Хэл знает? - проговорила она наконец.
     - Что Джон невиновен? Мне неизвестно, откуда он может знать.
     - Он в состоянии помочь? Он может повлиять на Крибуса?
     - Нисколько, дорогая.
     Она кивнула, словно этого и ожидала.
     - Тогда  не говори ему. Если он не способен  помочь,  то ради Бога,  не говори ему.
     - Не скажу.
     Она подняла на меня свой строгий взгляд.
     - Ты  не говори, что болен, когда  наступит  та ночь. Никто  из  вас не должен. Вы не можете.
     -  Да, не  можем. Если мы будем  там,  то по крайней  мере  сделаем все быстрее. Хоть это в нашей власти. Чтобы не получилось, как с Делакруа.  - На секунду, слава Богу недолгую,  я увидел, как черная шелковая  маска горит на лице Делакруа, открывая спекшиеся сгустки студня, бывшие когда-то глазами.
     - У вас  нет выхода, да? - Она взяла мою руку, потерла ее о свою мягкую бархатистую щеку.
     - Бедный Пол. Бедный парень.
     Я ничего не  сказал. Никогда  раньше, ни  потом  мне  так  не  хотелось бежать. Просто взять с собой Джен и бежать куда глаза глядят  с одной сумкой на двоих.
     - Мой бедный парень, - повторила она, а потом произнесла: - Поговори  с ним.
     - С кем? С Джоном?
     - Да. Поговори с ним. Узнай, чего он хочет.
     Я обдумал ее слова и кивнул. Она была права. Как всегда.

8

     Когда Джон вернулся  из душа и временные  ушли,  я  открыл  его камеру, вошел и сел на койку рядом. За столом был Брут. Он поднял глаза, увидел, что я там один, но ничего не сказал. Он просто  продолжал заполнять бумажки, все время слюнявя кончик карандаша.
     Джон смотрел на меня своими странными глазами: покрасневшими, далекими, влажными от слез  и  в то же время спокойными, словно скорбь не самое плохое состояние, если к  нему привыкнуть. Он даже слегка улыбался. От него исходил запах мыла, я помню, - чистый и свежий,  точно запах ребенка после вечернего купания.
     - Привет, босс,  - сказал он,  а потом  взял мои  руки  в свои  ладони. Сделал он это совершенно непринужденно и естественно.
     - Привет, Джон. - В горле у меня стоял ком, и я пытался его проглотить. - Думаю, ты знаешь, что время уже подходит. Через каких-то пару дней.
     Он молчал, только  сидел и держал мои руки в своих.  Оглядываясь назад, думаю,  что уже тогда что-то  начало со мной  происходить, но я  был слишком сосредоточен  - эмоционально  и умственно  - на своей работе,  и не  заметил этого.
     - Ты  бы хотел  чего-нибудь особенного на  ужин  в  тот вечер, Джон? Мы можем  сделать  для  тебя  почти  все. Да-же  принести  пиво.  Нальем  его в подходящую чашку.
     - Никогда не пробовал, - сказал он.
     - А что-нибудь особое из еды?
     Его  лоб сморщился под гладкой  коричневой  кожей черепа. Потом морщины разгладились, и он улыбнулся:
     - Хорошо бы мяса.
     - Мясо  будет,  с  подливкой  и  картофельным  пюре.  -  Я почувствовал покалывание,  как  бывает,  когда отле-жишь  руку,  только  это  покалывание распространилось по всему телу. Моему телу. - А что еще?
     - Не знаю, босс. Что есть, наверное. Может, окра, но не обязательно.
     - Хорошо, - сказал я и подумал, что еще на десерт будет  приготовленный миссис   Дженис  Эджкум  фруктовый  пирог.  -  А  как   насчет   священника? Кого-нибудь,  с  кем бы  ты  мог произнести коротенькую  молитву послезавтра ночью?  Это  успокаивает  людей,  я  видел  много  раз.  Могу  связаться   с преподобным Шустером, он приходил к Дэлу...
     - Я не хочу священника,  - возразил Джон. - Ты хорошо относился ко мне, босс. Ты можешь прочесть молитву, если пожелаешь. Этого хватит. И я стану на колени с тобой.
     - Со мной? Джон, я не могу...
     Он сжал слегка мои руки, и ощущение покалывания стало сильнее.
     - Ты можешь. Ведь правда, босс?
     - Думаю, да,  -  услышал я свой собственный голос, отдававшийся  словно эхом. - Наверное, смогу, если до этого дойдет.
     Ощущение  было  очень  сильным,  как в  тот день, когда он  вылечил мои мочевые пути,  но другим. И  не  потому, что на этот  раз я здоров. Оно было другим потому, что сейчас Джон не знал, что делает это. И вдруг я испугался, я был почти потрясен необходи-мостью  выйти  отсюда. Внутри  меня как  будто зажигались огни. Не только в мозгу, по всему телу.
     - Ты, мистер Ховелл и другие боссы хорошо  относились ко мне, -  сказал Джон Коффи. - Я знаю,  ты очень переживаешь, но теперь можешь не переживать. Потому что я сам ХОЧУ уйти, босс.
     Я  попытался  возразить,  но не  смог. А  он смог.  И  речь, которую он произнес, была самой длинной из всего когда-либо сказанного при мне.
     -  Я  так  устал  от боли, которую слышу  и чувствую, босс. Я  устал от дорог, устал быть один, как  дрозд под дождем. Устал от того, что никогда ни с кем мне не разделить компанию и не сказать, куда  и зачем мы идем. Я устал от ненависти  людей друг к  другу.  Она похожа  на осколки стекла в мозгу. Я устал от того, что столько раз хотел помочь и не мог. Я устал от темноты. Но больше всего от боли. Ее слишком много. Если бы я мог сам со всем покончить! Но я не могу.
     "Перестань, - пытался сказать я. - Перестань, отпусти мои руки. Иначе я утону. Утону или взорвусь".
     -  Не взорвешься,  - вымолвил  он,  слегка улыбаясь от этой мысли... но руки мои отпустил.
     Я наклонился вперед, задыхаясь. Я мог видеть каждую трещинку в бетонном полу, каждую  раковину,  каждый  проблеск  слюды.  Подняв глаза  на стену, я увидел  имена, написанные на ней в 1924-м, в  1931-м. Эти имена были  смыты, люди, которые их написали, тоже в некотором роде были смыты, но я думаю, что ничего нельзя смыть полностью, ничего с этого  темного стекла нашего мира, и теперь я  увидел  их снова, переплетения  имен, находящих одно  на другое. Я смотрел на них  и  словно слышал,  как  мертвые  говорят,  поют  и  просят о милосердии.  Я почувствовал,  как  мои  глаза пульсируют  в  орбитах, уловил биение своего сердца, ощутил шорох моей крови, бегущей по всем сосудам моего
тела, словно письма отовсюду.
     Вдалеке я услышал гудок поезда - должно быть,  трехчасовой в Прайсфорд, подумал  я, но  не был  уверен, потому  что раньше  никогда его  не  слышал. Особенно  из  Холодной  Горы,  ибо  ближайшее  место, где проходила железная дорога, находилось  в десяти милях к востоку от тюрьмы. Значит, я не мог его слышать из тюрьмы, скажите  вы,  да, так оно и было  до ноября 1932-го, но в тот день я его слышал.
     Где-то с треском, словно бомба, разорвалась лампочка
     - Что ты со мной сделал? - прошептал я. - О Джон, что ты сделал?
     -  Извини, босс, - сказал он спокойно.  - Я не  подумал. Это ненадолго. Скоро ты опять будешь в норме.
     Я поднялся  и направился к двери камеры. Я шел словно  во сне. Когда  я дошел до двери, он проговорил:
     - Ты хотел знать, почему они не кричали? Тебе и сейчас непонятно только это, правда? Почему девочки не кричали, пока были еще на веранде.
     Я обернулся  и посмотрел на него. Я мог  видеть все красные прожилки  в его глазах,  каждую пору на его лице... и  я  почувствовал  его  боль, боль, которую  он забрал  у  других людей,  как  губка  впитывает  воду. Я  увидел темноту,  о которой он говорил. Она  лежала повсюду в мире, когда он смотрел на  мир,  и  в  этот  момент я  чувствовал одновременно и жалость к нему,  и огромное облегчение. Да, мы совершим нечто ужасное, этого нельзя избежать... и все-таки сделаем это ему во благо.
     - Я увидел все,  когда тот плохой парень схватил меня, - сказал Джон. - Тогда  я понял,  что  это он сделал. Я видел  его в  тот  день, он был среди деревьев, и я видел, как он их бросил и убежал, но...
     - Ты забыл, - подсказал я.
     - Верно, босс. Пока он до меня не дотронулся.
     - Почему  они не кричали,  Джон? Он  ударил их так, что  потекла кровь, родители находились прямо над ними, наверху, почему же они не кричали?
     Джон посмотрел на меня своими нездешними глазами:
     - Он сказал одной из них: "Если будешь шуметь, я убью твою сестру, а не тебя". То же самое он сказал другой. Понимаешь?
     -  Да, - прошептал  я  и  увидел  все. Веранду  Деттериков  в  темноте. Уортона, склонившегося  над  ними, как вампир. Одна  из  них начала звать на помощь, но  Уортон ударил ее, и кровь потекла  из носа. На  веранде была эта кровь.
     - Он убил  их любовью, -  объяснил  Джон. -  Их любовью  друг  к другу. Теперь ты понимаешь, как все было?
     Я  кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он улыбнулся.  Слезы  потекли снова, но он улыбался.
     -  И вот так каждый день, -  сказал он, -  по всему миру. - Потом лег и повернулся лицом к стене.
     Я вышел в коридор, закрыл его камеру и пошел вверх по коридору, к столу дежурного, все еще  как во сне. Я вдруг понял,  что слышу мысли Брута, очень слабый шепот о том, как пишется слово, по-моему "получить". Он думал: "После "ч"  пишется "и" или "ы"?". Потом  поднял глаза и начал улыбаться, но улыбка погасла, как только он разгля-дел меня получше.
     - Пол? - спросил он. - Ты в порядке?
     - Да. - И  я передал ему то,  что рассказал мне  Джон, не все, конечно, опустив то, как повлияло на меня его прикосновение (об этом я не рассказывал даже Дженис; Элен Коннелли будет  первой, кто  узнает,  если... если захочет прочесть  эти последние страницы),  но я повторил ему  то, что Джон сказал о своем  желании  уйти.  Это  немного  успокоило  Брута,  но   я  почувствовал (услышал?), как он спрашивает себя, а не придумал  ли я все, чтобы облегчить его мучения. Потом я почувствовал, что он решил мне поверить, просто потому, что так будет легче, когда придет время.
     -  Пол, что, опять  твоя инфекция вернулась? -  спросил он.  -  Ты весь горишь.
     - Нет, со мной все хорошо. - Мне было не очень хорошо, но я был уверен, что Джон сказал правду и что скоро все образуется.
     - Все равно,  тебе не помешало  бы  пойти в  свой  кабинет  и ненадолго прилечь.
     В этот момент  даже  сама  мысль о том, чтобы  прилечь,  показалась мне смешной  и   я   чуть  не  рассмеялся.   Мне  хотелось  сделать   что-нибудь основательное,  например  самому  построить небольшой дом, потом обшить  его досками, разбить за домом сад и посадить деревья. И все это до ужина.
     "Вот как, - подумал я.  - Каждый  день. По всему миру.  Эта темнота. По всему миру".
     - Нет, я пойду в административный корпус. Надо кое-что там проверить.
     - Как скажешь.
     Я дошел до двери, открыл ее, а потом оглянулся.
     -  Ты все правильно  пишешь: п-о-л-у-ч-и-т-ь, после  "ч" пишется "и". И всегда так. По-моему, у этого пра-вила нет исключений.
     Я вышел, не оглядываясь, чтобы не видеть, как он смотрит, открыв рот.
     Я продолжал  двигаться весь  остаток смены, не в силах усидеть на месте больше пяти минут. Я пошел в административный корпус, а потом вышел в пустой прогулочный дворик и стал носиться взад и вперед, пока охранники  на вышках, наверное, не подумали, что я спятил. Но к концу смены я начал успокаиваться, и шорох мыслей в голове - как шорох листьев - тоже порядком поутих.
     Однако  на  полпути к дому это чувство  опять  стало  сильным. Как  моя "мочевая"  инфекция. Мне пришлось припарковать "форд"  у  обочины,  выйти  и пробежать  почти  с полмили,  опустив  голову, работая локтями,  и  дыхание, вырывающееся у меня из  горла,  было  горячим,  словно  я  согревал его  под мышкой.  Потом  наконец  я  действительно  почувствовал  себя  нормально.  Я потрусил назад, туда, где припарковал свой "форд", а половину пути прошел, и пар  изо  рта поднимался в морозный воздух. Приехав домой,  я передал Дженис слова  Джона Коффи  о том,  что он готов  и хочет  уйти. Она кивнула с видом облегчения. Стало ли ей легче? Не могу сказать. Шесть часов назад, даже три, я  бы знал, но  тогда уже нет. И это  было хорошо. Джон все повторял, что он устал,  и  теперь я  понимал почему. То,  чем  он  владел, очень утомляет. И
заставляет желать отдыха и тишины.
     Когда  Дженис поинтересовалась, почему  я такой красный  и  от меня так пахнет  потом,  я ответил  ей, что  остановил  машину  по  дороге  и  слегка пробежался. Я  сказал  ей  только  это,  как уже  упоминал  (сейчас исписано слишком много страниц, и мне не хочется просматривать их,  чтобы вспомнить), мы никогда не лгали друг другу, я просто ничего не объяснил ей.
     А она не спросила.

10

     Свидетелей  собралось  немного,  всего  человек  четырнадцать, едва  ли половина  того,  что присутствовала  на казни  Делакруа.  Хомер  Крибус, как обычно, восседал, развалясь на стуле, но помощника Макджи я не увидел. Как и начальник Мурс, он, видимо, решил пропустить эту казнь.
     В первом  ряду сидела пожилая пара, которую  сначала я и не узнал, хотя встречал их фотографии во многих газетах еще до этого ноябрьского дня. Когда мы подошли к платформе, где ожидал Олд  Спарки,  женщина  прошипела: "Умирай медленно, сукин сын!" и я понял, что это Деттерики: Клаус  и Марджори.  Я не узнал их потому, что редко можно встретить пожилых людей, едва перешагнувших свое тридцатилетие.
     Джон  ссутулился  от звука женского голоса и возгласа одобрения  шерифа Крибуса.  Хэнк  Биттерман, стоявший на страже перед немногочисленной группой зрителей, не  спускал глаз  с  Клауса Деттерика. Таков  был мой  приказ,  но Деттерик в  ту  ночь не  сделал  ни  малейшего  движения  в  сторону  Джона. Казалось, он где-то на другой планете.
     Брут, стоящий рядом с Олд  Спарки, сделал мне незаметный знак пальцами, когда мы  поднимались  на  платформу.  Он  взял  Джона  за  руку  и  повел к электрическому стулу так осторожно, словно мальчик, ведущий свою  девочку на танец на первом свидании.
     - Все нормально, Джон? - спросил он тихо.
     - Да, босс, но... - Его глаза бегали по сторонам, впервые  и вид его, и голос были испуганными. - Здесь так много людей меня ненавидит. Так много. Я чувствую это. И мне больно, как от укусов пчелы. Больно.
     - Тогда почувствуй, что ощущаем мы, - сказал Брут все так же тихо. - Мы тебя не ненавидим, ты же это чувствуешь?
     - Да, босс. - Но  его голос дрожал все сильнее, а из глаз снова потекли слезы.
     -  Убейте его два раза, ребята! - вдруг крикнула  Марджори Деттерик. Ее резкий неприятный голос прозвучал, как пощечина. Джон съежился и застонал. - Давайте, убейте  этого  насильника и детоубийцу дважды,  это  будет  то, что надо!
     Клаус, все еще гладя отрешенно, прижал ее к плечу. Она зарыдала.
     И в смятении я увидел, что Харри Тервиллиджер тоже  плачет. Хорошо еще, что никто из зрителей не заметил его слез - он стоял спиной к ним. Но что мы могли сделать, кроме того, как закончить все поскорее?
     Мы с Брутом повернули Джона, Брут нажал на  его  плечо, и  Джон сел. Он сжал широкие дубовые подлокотники  Олд Спарки, а глаза его все так же бегали по сторонам, он то и дело облизывал угол-ки рта.
     Мы с Харри опустились на колени. За день до этого мы заказали одному из "старожилов"  сварить временные, больших размеров застежки  вокруг  лодыжек, ведь лодыжки Джона Коффи были совсем не такие, как у обычных людей. И тем не менее я пережил ужасный момент, когда  подумал, что они  все  равно окажутся малы  и придется вести его назад в камеру, пока Сэм Бродерик, заведовавший в ту пору мастерской, не  найдет или не изготовит больших. Я изо всех сил сжал застежку руками, и она наконец захлопнулась. Нога Джона дернулась, он охнул. Я прищемил ему кожу.
     - Извини, Джон, - пробормотал я и посмотрел на Харри. Он защелкнул своюзастежку легче  (то  ли она была  чуть больше, то  ли  правая лодыжка  Джона  оказалась  чуть тоньше), но глядел на  нее с  сомнением.  Я понял, почему: у овых застежек был хищный вид: их челюсти напоминали пасти аллигаторов.
     - Все будет нормально, - сказал я, надеясь, что мой тон убедителен... и я говорил правду. - Вытри лицо, Харри.
     Он вытер  лицо о плечо, стирая слезы со щек и  капли  пота  со лба.  Мы повернулись. Хомер Крибус, слишком громко разговаривавший с соседом (судя по галстуку  и  черному  костюму, это  был  прокурор),  замолк. Время неумолимо приближалось.
     Брут закрепил одну руку  Джона, Дин пристегнул другую. Через плечо Дина я увидел доктора, как всегда невозмутимого, он стоял, прислонившись к стене, черный  чемоданчик  под ногами. Теперь я понимаю, как  они ведут такие дела, особенно с помощью капель,  но тогда их приходилось заставлять.  Возможно, в те далекие дни они лучше представляли, что соответствует врачебному долгу, а что  является  нарушением   клятвы  Гиппократа,  в   которой   прежде  всего говорилось: "Не навреди".
     Дин  кивнул  Бруту. Брут повернул  голову, словно  хотел  взглянуть  на телефон, который никогда не звонил ради таких, как Джон Коффи, и скомандовал Джеку Ван Хэю:
     - Включай на первую!
     Раздался гул, как от старого холодильника, и  свет загорелся чуть ярче. Наши  тени  стали   четче  -  чернее  силуэты,   карабкающиеся  по  стене  и склоняющиеся над  тенью стула, как хищные птицы. Джон резко вдохнул. Суставы его побелели.
     -  Ему уже  больно?  -  отрывисто  воскликнула миссис Деттерик  у плеча своего  мужа. -  Я надеюсь, это  так! Надеюсь, ему  уже очень  больно! - Муж прижал ее  к себе. Из одной ноздри у него,  я видел, текла тоненькая струйка крови,  оставляя  красную  дорожку  к  узко  подстриженным  усам.  Когда  на следующий год в марте я прочел в газете, что он умер от инсульта, я вовсе не удивился.
     Брут  стал  так,  чтобы Джон  его видел. Он  прикоснулся к плечу Джона, когда говорил, что было не по правилам. Из свидетелей только Кэртис Андерсон это  знал, а  он, похоже, не заметил.  Мне показалось, что  ему тоже хочется поскорее закончить  свою работу. Просто отчаянно хочется ее закончить. После Перл Харбора он вступил в армию, но за океан так и не попал, Кэртис Андерсон погиб в автокатастрофе в Форте Брэгг.
     Тем временем Джон  слегка  расслабился под рукой Брута. Я не думаю, что он многое понял из  слов  Брута,  но  лежащая  на плече  ладонь внушала  ему спокойствие. Брут был хороший человек (он умер от сердечного приступа спустя двадцать пять  лет; он ел бутерброд с рыбой и смотрел по телевизору  борьбу, когда  это  случилось,  так  сказала  его сестра).  Брут  был  моим  другом. Вероятно, самым лучшим из нас.  И он понимал,  как человек может желать уйти из жизни и в то же время бояться этого путешествия.
     - Джон Коффи, вы  приговорены к смерти на электрическом стуле, приговор вынесен судом присяжных, равных вам, и утвержден судьей с хорошей репутацией в этом штате. Боже, храни жителей этого штата. Вы хотите сказать что-нибудь, прежде чем приговор приведут в исполнение?
     Джон снова облизнул губы, а потом ясно произнес. Пять слов:
     - Мне жаль, что я такой.
     -  Так  и  должно быть!  - закричала мать двух погибших девочек. -  Ты, чудовище, так и должно быть! Будь ты проклят!
     Глаза  Джона обратились ко мне.  Я не  прочел в  них  ни  протеста,  ни надежды на рай, ни надежды на покой.
     Как бы мне хотелось увидеть хоть что-нибудь  из этого. Как хотелось! Но я заметил там лишь страх, унижение, незавершенность и непонимание. Это были глаза затравленного, испуганного зверька. Я  вспомнил, что  он сказал насчет того, как Уортон без всякого шума убрал Кору и Кейт Деттерик с  веранды: "Он убил их любовью друг к другу. И так каждый день. По всему миру".
     Брут снял  с крючка  за спиной стула новую  маску,  но как только  Джон увидел  ее и понял, что это, его глаза расширились от ужаса. Он посмотрел на меня и  я заметил крупные капли  пота, выступившие на его  голом черепе. Они были большие, как голубиное яйцо.
     - Пожалуйста, босс,  не надевайте мне это на лицо, - попросил он  тихим умоляющим  шепотом.  -  Не оставляйте  меня  в  темноте, я не  могу  идти  в темноту, я боюсь темноты.
     Брут  смотрел на меня,  подняв брови, застыв на месте с маской в руках. Его глаза сказали мне, что он сделает так, как велю я. Я старался думать как можно быстрее, а это нелегко, особенно, когда голова гудит. Маска надевалась по  традиции, а  не  по  закону. Собственно,  служила  она  для  того, чтобы пощадить  свидетелей.  И вдруг  я  решил,  что  щадить  их  не  стоит,  этих свидетелей. В конце концов,  Джон  не совершил ничего такого в своей  жизни, чтобы заслужить смерть под маской. Они  этого  не  знали, но  знали мы, и  я решил,  что  должен выполнить  его последнюю просьбу.  Что касается Марджори Деттерик, она, пожалуй, еще и пришлет мне благодарственное письмо.
     - Хорошо, Джон, - пробормотал я.
     Брут  повесил маску обратно.  За нашими спинами Хомер Крибус возмущенно воскликнул своим глубоким низким голосом:
     - Эй, парень! Надень на него эту маску! Ты думаешь мы хотим видеть, как вылезут его глаза?
     -  Спокойно,  сэр,  -  сказал  я  не  поворачиваясь.  -  Это  казнь,  и распоряжаетесь здесь не вы.
     - И не вы его поймали, мешок с кишками, - прошептал Харри. Харри умер в 1982-м,  ему было около  восьмидесяти. Пожилой человек. Но,  конечно,  не из моей лиги, таких мало. У него был рак кишечника.
     Брут наклонился и достал кружок губки из ведра. Он нажал на нее пальцем и лизнул кончик, хотя это не  обязательно, я  видел, что с коричневой  губки капает. Он вложил  ее в шлем,  потом надел шлем Джону на голову.  Впервые  я увидел, как  Брут  побледнел,  стал белым  как  мел  и  находился  на  грани обморока. Я вспомнил,  как он сказал  мне,  что  впервые в жизни так  близко ощущает опасность ада, из-за  того,  что мы собирались  убить  Дар  Божий. Я почувствовал  резкий  приступ  тошноты. С  большим усилием  мне удалось  его подавить. По лицу Джона стекли капли с губки.
     Дин  Стэнтон протянул ремень -  на максимальную  длину  - поперек груди Джона и передал мне. Мы столько усилий приложили,  чтобы уберечь Дина в ночь нашего похода ради его детей, не зная, что жить  ему осталось меньше четырех месяцев! После Джона  Коффи он  попросил и получил  перевод от Олд Спарки  в блок "В",  и  там  заключенный ударил  его в  горло напильником.  Жизнь Дина закончилась на грязном дощатом полу. Я так и не узнал, в чем было дело.  Да, наверное, и никто не знал. Сейчас, когда я оглядываюсь на те дни, Олд Спарки
кажется  такой порочной  вещью, таким безумием.  Мы ведь  и так хрупкие, как дутое  стекло,  даже при  самых лучших  обстоятельствах.  Убивать друг друга газом и электричеством, находясь в здравом рассудке? Безумие. Ужас.
     Брут  проверил ремень, потом отошел  на  шаг.  Я ждал, когда  он скажет нужную  фразу,  но он молчал.  Скрестив  руки  за  спиной, он стоял, как  на параде, и я понял, что он ничего и не скажет. Наверняка не сможет. Я тоже не был уверен,  что в силах сделать это, но, посмотрев  в испуганные,  плачущие глаза Джона, я понял, что должен. Даже если получу вечное проклятие, должен.
     - Включай на вторую,  - вымолвил я тусклым, срывающимся голосом, совсем не похожим на свой собственный.
     Шлем  загудел. Десять крупных пальцев  поднялись над широкими  дубовыми подлокотниками  и  напряженно  растопырились  в  десять сторон,  их  кончики дергались.  Огромные   колени  совершили   несколько  ударов,   но  застежки выдержали. Над  головой лопнули три лампы:  Пух! Пух! Пух! Марджори Деттерик вскрикнула и  упала без чувств в  объятия мужа. Она  умерла в Мемфисе  через восемнадцать лет. Харри  прислал мне некролог. Марджори погибла в катастрофе троллейбусов.
     Джон   рванулся   вперед,  натянув  ремень.  На  секунду  наши  взгляды встретились. Он находился в сознании,  я был последним, кого он видел, когда мы столкнули  его  с  края этого  света. Потом он откинулся на спинку,  шлем сполз слегка набок, из-под него, словно обуглившийся туман, струился дымок. Но в целом  все прошло  быстро. Не  думаю,  что  безболезненно,  как  всегда заявляют сторонники казни на электрическом стуле (хотя ни один из  них, даже самый  рьяный, не хотел проверить  это  лично), но быстро. Руки  Джона опять обмякли,  беловато-голубоватые полумесяцы  у  основания ногтей  теперь стали темно-фиолетовыми, и колечки дыма все еще поднимались со щек, еще влажных от капель с губки... и слез.
     Последних слез Джона Коффи.